Переписчик смотрел в угол, молча и недвижимо; выждав несколько мгновений, Курт вздохнул, тихо напомнив:
– Правило номер два, Отто. Ты снова молчишь, и это понемногу начинает меня раздражать.
– У меня есть такой список, – ответил тот едва слышно, закрыв глаза. – Он… он хранится в моем шкафу, на нижней полке, в томе «Rhetorice». Это список за последний год – дольше я не храню.
– Молодец, – одобрил Курт, и переписчик едва заметно покривился, будто от удара под ребра, снова вперившись бесцветным взглядом в угол камеры. – И, чтобы мне не бегать туда и обратно, а тебе не пребывать в неведении относительно своей судьбы дольше нужного, ответь мне теперь, насколько часто в твоем списке упоминается Филипп Шлаг и что его интересовало?
– «Botanica universalis», «Botanica systematica», «De videndi ratione deque cernendi natura»[72] … – перечислил Рицлер тут же и, на миг приумолкнув, тихо продолжил: – «Theologia. Chrestomathia»[73] Вильгельма Штейгера…
Переписчик замолчал снова, и Курт мягко поторопил, все так же не повышая голоса и не меняя тона:
– Дальше, Отто. Ведь, кроме этого, существует особая книга, в которую ты должен был вносить именование всякого труда, каковой просит к прочтению кто-либо из студентов, посещающих библиотеку. Ведь есть же такая, верно? И ты ведь отмечал, что просил Шлаг?
– Да… Книга в скриптории, на видном месте.
– Найду, – успокоил его Курт. – Однако же, будь любезен, припомни что-нибудь сейчас.
– Все я не вспомню…
– Отто. Я жду.
– Да, простите, – торопливо откликнулся Рицлер. – Того же Штейгера «Аd ritus sacros spectans»[74] … «Carnificium. Pro et contra»[75] … это было без оклада или обложки, и автор не указан…
– Это Бергман, – пояснил Курт и добавил с чуть заметной улыбкой: – Запрещен к прочтению.
– Я не знал! – спохватился переписчик. – Клянусь, я не знал!
– Верю. В любом случае, кроме изъятия запретного труда, тебе бы ничто не грозило, а поскольку книга принадлежит университету, я могу лишь рекомендовать ректорату впредь внимательнее относиться к своему имуществу… Продолжай, Отто, не бойся. Что еще?
– Еще… еще Vetus Testamentum[76].
– С толкованиями? – уточнил Курт; тот кивнул. – Какого года?
– Тысяча двести третьего от рождества Христова, – снова уронив голос почти до едва слышимого дыхания, отозвался переписчик.
Курт лишь молча вздохнул.
На то, чтобы открыто запретить чтение Завета Ветхого, Конгрегация еще не дерзала, однако всем и каждому было ведомо, что в толкованиях прежних богословов имеются и разногласия, и собственные, не всегда верные фантазии, и множество такого, что отдавало не просто ересью, а откровенным расхождением не только лишь с учением Церкви, но и напрямую с Заветом Новым, что уже было вовсе неприемлемо и опасно. Толкования к первой, весьма внушительной части Священного Писания, составлялись не один год, привлечены были светлейшие умы Конгрегации, изучены тысячи рукописей мыслителей и отцов Церкви, неимоверного объема труды были составлены и переписаны не раз и не десять; кроме того, даже и в новом толковании, изданном в 1384-м году, Ветхий Завет был