— На шухере, значит, стоял?
— Ага.
— А чего он тебя на шухер поставил? Чего в окне-то смотрел?
— Не знаю.
— А ты сам не смотрел?
— Нет, конечно! На шухере стоял, говорю же.
— Так ты что ж, встал на шухер, не зная, что он высматривает?
— Ну да.
— Так это, милый, статья. В том окне касса. Парень — вор, деньги хотел украсть, а ты помогал.
— Да какая касса?! Там раздевалка женская! — завопил Раздолбай, оторвав от страха помпон на шапке.
— Ну вот, а говоришь, не смотрел, — по-отечески улыбнулся милиционер с тремя звездочками, порвал протокол и достал новый бланк. — Будем говорить, как было, или оформим как пособника грабежу? Помпончик-то подбери, Диллинджер.
Как рассказывал потом Раздолбай в классе: «Пока кололи простые менты — держался. Но потом пришел старший чин и выбил чистосердечное». Что было, то было — чистосердечное признание милиционер с тремя звездочками выбил по полной программе: с плачем и соплями, обещанием так больше не делать, указанием царапины на окне и слезной просьбой не говорить родителям. Только фамилию Маряги Раздолбай не назвал и до последнего стоял на том, что познакомился с неизвестным парнем возле бассейна.
Поздней ночью Раздолбая проводили домой и сдали маме на руки. «Чистосердечное» мама выбивать не умела, и Раздолбай с легкостью убедил ее, что всего лишь стоял на шухере, а в раздевалку подглядывал один Маряга — навредить ему мама не могла, а выглядеть придурком, которого любой незнакомец может поставить на шухер, Раздолбаю не хотелось. Мама посетовала, что «похотливый акселерат» мог втянуть ее чистого сына в грязь, но стыдить не стала. Раздолбай отправился в кровать и там, когда тревоги отступили, подсмотренные в раздевалке видения понесли его по волнам эйфории. Забывшийся на время голод проснулся вновь, и с такой силой, что противостоять ему было невозможно.
«Я только один раз… один раз не считается, — успокаивал себя Раздолбай. — Я перенервничал, имею право. Потом больно будет, но зато сейчас…» Больно в этот раз не было. Он заснул со звездочками счастья перед глазами, и даже лед стыда, на миг коснувшийся его сердца, сразу растаял от горячего восторга перед новыми ощущениями. Растаял он и во второй раз, случившийся через несколько дней. А в третий раз не растаял и сковал сердце ледяной печатью.
«Я стал дрочером! — с ужасом думал Раздолбай, понимая, что новое удовольствие подчиняет его себе и отказаться от него не получится. — Я — дрочер!»
С этого момента стыд, страх и голод преследовали его постоянно. Каждый раз, расплачиваясь за мимолетное наслаждение долгими угрызениями совести, он давал себе клятву прекратить постыдное занятие и некоторое время был уверен, что никогда больше к этому не вернется. Но проходили дни, и голод кусал его — сначала легонько, словно пробуя на вкус, потом сильнее, а потом набрасывался и терзал, как ротвейлер белку. Обернуть этот голод вспять был только один способ — тот, за который каждый раз приходилось платить стыдом и страхом.