[9] политической полиции подтвердил свою традиционно высокую репутацию, заработанную долгими годами и усердными трудами. Смиренно приемля свой удел, то есть согласившись пить кофе с холодным ли или потом подогретым молоком, помощники сказали, что сию минуту приведут себя в порядок: Мы скоро. Им и в самом деле казалось вопиющим нарушением субординации предстать перед шефом, облаченным в костюм и повязанным галстуком, в такой вот затрапезе и дезабилье – небритыми, с закисшими со сна глазами, веять на него ночным запахом неосвеженного умыванием тела. И не нужно было объяснять это, в подобных случаях все понятно с полуслова. И, поскольку царила такая благостная атмосфера и помощники показали, что знают свое место, комиссар не счел за труд пригласить их за стол и преломить с ними хлеб: Мы с вами соратники, мы – в одной лодке, и грош цена тому начальнику, который, чтобы внушить к себе уважение, постоянно должен жучить и строить подчиненных, трясти, так сказать, эполетами, и всякий, кто знает меня, знает и то, что я – не таков, садитесь, садитесь, без церемоний. Помощники, несколько смутившись, повиновались, хоть и пребывали по-прежнему в уверенности, что ситуация все же сложилась отчасти противоестественная, и чувствовали себя какими-то бродягами, попавшими в общество вылощенного денди, и сознавали, что, конечно, пораньше стоило бы им продрать глаза да приподнять задницу, потому что по-хорошему-то они, уже умытые и одетые, как положено, должны были бы накрыть стол к тому моменту, когда шеф выйдет из своей комнаты – в пижаме и халате, если ему так хочется – ему, а не им, ибо вовсе не буйное великолепие революций, а эти вот едва заметные поначалу трещинки, паутинкой разбегающиеся по лаку приличий, эта их медленная, но постоянная, непрестанная, упорная работа разрушают даже самые прочные социальные постройки. И верно гласит старинная мудрость: Хочешь, чтобы тебя уважали, – не доверяй, и дай-то бог, чтобы не довелось раскаиваться шефу в своем либерализме, пошедшем службе во вред. Пока что он держится очень уверенно, вполне осознает лежащую на нем ответственность, впрочем, вот послушайте сами: Наша э-э экспедиция преследует две цели, главную и второстепенную, которую я, чтоб не терять времени, сейчас же и обозначу как состоящую в выяснении – пусть поначалу без чрезмерных усилий – всевозможных обстоятельств убийства, совершенного упомянутой в письме женщиной, главная же наша задача, на которой и надо будет сосредоточить все наши умения и старания, для выполнения которой мы применим все рекомендованные в подобных случаях средства, – в том, чтобы установить, есть ли связь между этой самой женщиной, сохранившей зрение в ту пору, когда все мы ослепли и бродили тут ощупью, и новой эпидемией, эпидемией белых бюллетеней. Связь эту будет непросто обнаружить, сказал первый помощник. Вот за тем нас сюда и послали, ибо пока все попытки обнаружить корни бойкота проваливались, возможно, что и письмо это продвинет нас не слишком далеко, но по крайней мере оно открывает новую линию расследования. Плохо верится, что одна женщина стоит за движением, охватившим сегодня несколько сот тысяч человек, а завтра, если не пресечь зло в корне, объединит миллионы и миллионы, сказал второй агент. Первое так же невозможно, как и второе, но если случится одно, вполне может случиться и другое, отвечал шеф и замолчал, придав лицу выражение – знаю много больше, чем мне дозволено сказать, и даже не догадываясь, как точно подтвердится присловье: А невозможное одно не ходит. И этой удачной концовкой, этим поистине золотым ключиком для заключительной строки сонета завершился и завтрак. Помощники убрали со стола, отнесли посуду и остатки еды на кухню и: Теперь мы пойдем приводить себя в порядок, мы скоро, сказали они, но шеф оборвал кратким: Постойте, и, обращаясь к первому, добавил: А ты иди в мою ванную, иначе мы тут до скончания века просидим. Облагодетельствованный покраснел от удовольствия, чувствуя, что карьера его сию минуту сделала крупный шаг вперед, ибо ему разрешили помочиться в начальственный унитаз.