– набрало скорости, ринулось и рванулось, не собираясь останавливаться до самого финала, а каков и где он будет финал – совершенно неведомо. И не надо быть пуаро, мегрэ или шерлоком холмсом, чтобы догадаться, что же будет напечатано в завтрашних газетах. Ожидание кончилось, министр внутренних дел больше не позвонит, приказ, если и воспоследует, получен будет через секретаря или непосредственное полицейское начальство, всего пяти дней и ночей хватило, чтобы превратить облеченного полномочиями, выполняющего трудное, ответственное поручение комиссара в сломанную заводную игрушку, место коей – на помойке. Тут он подумал, что есть у него еще одно неоконченное дело. Отыскал в телефонном справочнике имя, сопоставил с адресом и набрал номер. Слушаю, сказала жена доктора. Добрый вечер, простите, что в такой час. Ничего-ничего, мы поздно ложимся. Помните, когда мы разговаривали с вами в саду, я сказал, что министр затребовал вашу фотографию. Помню. Ну, так вот у меня есть все основания предполагать, что завтра появится в газетах и будет показана по телевидению. Не спрашиваю, с какой целью, потому что помню ваши слова, что добра от просьбы министра ждать не приходится. Да, но я никак не ожидал, что он использует ее таким образом. Завтра узнаем, что там будет в газетах помимо фотографии, полагаю однако, что намерены бросить вас на растерзание общественному мнению. За то, что четыре года назад не ослепла. Сами понимаете, для министра более чем подозрительно – оставаться зрячей посреди всеобщей слепоты, – а теперь это обстоятельство сделалось очень веским мотивом, чтобы возложить на вас полную или частичную ответственность за происходящее в стране. Вы имеете в виду итоги голосования. Именно это. Но ведь это полная, полнейшая чушь, абсурд. За годы службы я накрепко усвоил, что начальство не только не останавливается перед тем, что принято считать абсурдом, но и охотно прибегает к нему, чтобы затуманить разум и уничтожить здравый смысл. И что же, по-вашему, нам делать. Спрятаться, затаиться, исчезнуть, но только не у друзей, там вы не будете в безопасности, их рано или поздно установят и возьмут под наблюдение, если уже не. Вы правы, но мы в любом случае не поставили бы под удар тех, кто решился бы приютить нас, а вот сейчас я думаю, не зря ли вы позвонили сюда. Не беспокойтесь, канал связи защищен, как мало какой иной в стране. Комиссар. Слушаю вас. Мне очень хочется вас спросить кое о чем, но я не решаюсь. Решитесь и спрашивайте. Зачем вы делаете все это, ради чего вы нам помогаете. Ради одной короткой фразы – много лет назад я вычитал ее в какой-то книжке, потом позабыл, а вот тут на днях она вновь пришла мне на ум. И что же это за фраза. Рождаясь, мы словно подписываем пожизненный контракт, но иногда приходит день, и мы спрашиваем себя: Кто подписался за меня. В самом деле, отличная фраза, из тех, что заставляют задуматься, а что за книга. Стыдно сознаться, но – не помню. Да перестаньте, быть того не может, чтобы даже название забыли. Более того, и кто автор – тоже. Но этим словам, которые – в таком, по крайней мере, виде – я никогда не слышала прежде, посчастливилось не затеряться среди множества других, и кто-то же их поставил рядышком, и, как знать, не стал бы наш мир чуточку почище, если бы мы умели собирать воедино разрозненные слова, бродящие сами по себе. Сомневаюсь, чтобы эти бедняги когда-либо встретились. Да и я тоже, но помечтать ведь можно, за мечту денег не берут. Что же, поглядим, что завтра напишут газеты. Поглядим, поглядим, я готова к худшему. Что бы там из всего этого ни вышло, подумайте о том, что я вам сказал – спрячьтесь, скройтесь, исчезните. Я поговорю с мужем. Надеюсь, он сумеет вас убедить. Доброй ночи и спасибо вам за все. Вам не за что меня благодарить. Будьте осторожны. Повесив трубку, комиссар спросил себя – а не глупо ли было так уверенно утверждать, что линия защищена от прослушивания и во всей стране нет более надежной. Пожал плечами, пробормотал: Да какая разница, что тут защищено, кто тут защищен.