Характер Гейджа, как нигде ясно, проявляется в его записках о шоколаде, бывшем в то время одним из самых знаменитых и экзотических продуктов Южной Америки. Гейдж обожал шоколад, почти неизвестный его современникам-англичанам. Он сурово распекал своих соотечественников, упустивших из виду столь великолепный товар, укоризненно замечал, что английские каперы мешками выбрасывали за борт захваченный на испанских судах груз бобов какао только потому, что по своему невежеству английские моряки не знали, что делать с этим добром, которое прозвали «овечьими катышками». Для излечения от столь прискорбного невежества Гейдж приводил подробное наставление: как растет какао и как именно его следует готовить. Сам он выпил свою первую чашку шоколада вскоре после высадки в Сан-Хуан-де-Уллоа, и с той минуты шоколад постоянно оставался у него в голове и на языке. Он хвастался, что пил шоколад полдюжины раз в день — за едой, в промежутках и на ночь, когда нужно было бодрствовать допоздна. Он советовал для лучшего вкуса сдабривать его сахаром или корицей, или гвоздикой, или анисом, орехами лещины, миндалем, ванилью и даже перцем. В помощь путешественникам он перечислял несколько способов прессовки какао в удобные для перевозки плитки, от которых в пути можно отламывать куски по мере надобности. Сам Гейдж обзавелся портативным набором для приготовления шоколада, включавшим маленький кожаный мешочек с кусками сухого шоколада, чашки, сахар, пряности и все прочее, необходимое для заваривания напитка в походе. Воистину не будет преувеличением сказать, что «Путешествие» Гейджа, как письменное, так и реальное, с начала до конца отмечено бесконечными чашками шоколада. Он уверял, что креолы и индейцы настолько привержены шоколаду, что иногда трудно бывает расслышать церковную службу за звоном посуды, когда креолки чашку за чашкой прихлебывают шоколад, подносимый им служанками-индеанками. Сам епископ пытался покончить с этим обычаем, издав декрет о запрете пить шоколад во время службы, однако, мрачно намекал Гейдж, епископ вскоре после того скончался, отравленный — подумать только! — чашкой шоколада, поднесенной ему пажом, дружившим с недовольными прихожанами-креолами. И другие американские лакомства, помимо шоколада, приятно щекотали Гейджу нёбо. С любопытством истинного гурмана он попробовал и дикобраза, и игуану. Последняя его несколько разочаровала, поскольку, вопреки своей драконоподобной наружности и раскраске, по вкусу не слишком отличалась от обычного английского кролика. С другой стороны, он громко восхвалял такие кушанья, как гватемальскую озерную форель, мексиканские абрикосы-мамеи, дыни, початки кукурузы, американский виноград и, как ни странно, тошнотворно сладкий плод саподиллы. Последняя, более известная тем, что из ее камеди делается жевательная резинка «Чикл-гам», давала плоды «столь сочные, что, когда их ешь, сок истекает медовыми каплями, а пахнет он как запеченная груша». Гейдж, которому во время трансатлантического плавания пришлось по вкусу акулье мясо, возводил липкую сливу саподиллы в разряд деликатесов Нового Света, при том, что он отважно перепробовал по дороге все кушанья, какие только могли предложить ему Мексика и Гватемала. Единственное гастрономическое поражение он потерпел при встрече с домашним настоем, производившимся индейцами Гватемалы. Это зелье с пугающим запахом, производившееся невесть из чего, оказалось столь мерзким, что Гейдж клялся, будто оно варится в горшке с дохлыми жабами и что его стошнило от одного запаха. К счастью, выносил окончательный вердикт Гейдж, американская пища, хотя и вкусна и обильна, уступает питательностью пище Европы. А потому в Новом Свете человек, наевшись до отвала, вскоре снова чувствует голод и слабость. Само собой разумеется, такой недостаток калорийности послужил Гейджу поводом рекомендовать в промежутках между приемами пищи выпивать по меньшей мере две чашки шоколада.