Шел 1933 год. Во главе правительства стоял Рамсэй Макдональд, но ни лейбористская, ни консервативная партия не вызывали во мне энтузиазма. С крайней справа скамьи, как древний дракон, изрыгал пламя Черчилль, крайний левый Лэнсбери пускал мыльные пузыри идеализма. Посередине зияла большая яма с занимавшимся переливанием из пустого в порожнее Болдуином. Рассудком я была привержена концепции пацифизма, но думала, что успешная деятельность «Оксфордского союза» — дискуссионного общества Оксфордского университета — с его заявлением «Этот парламент ни при каких обстоятельствах не будет выступать против своего короля и страны», отдавала инфантильным непостоянством. Я была слишком стара, чтобы поддерживать этих юнцов, слишком цинична, чтобы тяготеть к Лэнсбери и слишком преуспевала в своей роли капиталиста, чтобы примкнуть к Левой, хотя так или иначе она привлекала меня своей интеллектуальной доктриной. Мне смутно нравилась идея Лиги Наций, и я думала, что ее решения, возможно, могли бы проводиться в жизнь при проявлении воли к действенному международному сотрудничеству. Теория Черчилля о значении военной мощи для поддержки Лиги Наций поразила меня, как типичная для человека, все свое детство увлеченно игравшего в оловянных солдатиков.
В Англии дремал Вестминстер.
В Америке Рузвельт вел пустяшные разговоры у камина.
В Германии Гитлер отрабатывал свой гусиный шаг, но его фигура была настолько сомнительной, что я не верила в то, что он продержится долго. Япония вторглась в Китай, но это никого не беспокоило, так как происходило очень далеко. Война теперь уже была в прошлом, экономика выказывала признаки подъема, массы снабжались продовольствием лучше, чем когда-либо раньше, и все больше людей приобретали косметику. 1933 год мог не показаться утопически благополучным бедным шахтерам в охваченных депрессией районах Южного Уэльса, но мои продажи в предместьях городов увеличивались. Пацифизм был доктриной, достаточно удобной, чтобы с ней можно было флиртовать, а я была богата, все еще достаточно молода и совершенно определенно влюблена. Единственной тучей над моим идиллическим горизонтом было сообщение Скотта и Тони Салливэнов о том, что они намеревались возвратиться с Эмили в Штаты.
Стива это так расстроило, что первой его мыслью было устремиться через Ламанш, чтобы поговорить с ними, но, когда он понял, что чувство вины не позволяло ему встречаться с Эмили, он взялся за телефон. Это были долгие, мучительные разговоры, слушать которые я отказывалась. Виски в бутылке сильно поубавилось. В конце концов, мальчики высадились из самолета на аэродроме в Кройдоне, чтобы провести с нами целый уик-энд, и хотя я изо всех сил старалась оказать им дружеский прием, скоро поняла, что попусту тратила время. Я конкурировала с Эмили, но она была явно Божьим даром для детей, потерявших мать.