Приказы Колчака подкреплялись кнутами.
Однажды меня вызвали в тюремную канцелярию, которая служила одновременно и квартирой Сербову. Пока он выспрашивал, для чего я когда-то взял из школьной библиотеки словарь, я рассматривал комнату.
Над кроватью висел портрет царя Николая. Под ним крест-накрест карабин и сабля в ножнах, отделанных серебром. Еще ниже— полный текст «Боже, царя храни» на белом полотне.
Разнузданные колчаковцы не знали удержу, совершенно не скрывали своих намерений.
Однажды в полночь послышался звон ключей и скрип открываемых дверей! Мы прислушались… Раздался громкий голос:
— Матрос Авдеев, встань!
Нетрудно было понять, что пришел сам Сербов. Вторил ему какой-то незнакомый голос.
— На колени! — прорычал Сербов.
— А если я не встану, что тогда? — услышали мы голос Авдеева.
— Становись на колени и читай молитву во здравие царя! — приказал Сербов.
— Нет, не встану. И молитву читать не буду! — ответил Авдеев густым басом.
— Будешь читать, собака! Заставлю!
Завопили надзиратели, избивая Авдеева плетьми.
— Настоящий воин не бьет пленника, а расстреливает его! — упрекнул Авдеев.
— Молчи, подлец, пой молитву, тебе говорят! — свирепел Сербов, орудуя плеткой.
— Убивай меня, но я не буду петь гимн царю, у меня есть одна песня — «Интернационал», — стоял на своем Авдеев.
Долго еще избивали мужественного матроса, но он не сдался, не стал перед врагом на колени.
Ругаясь и проклиная большевиков, колчаковские «герои» с грохотом открыли следующую дверь. То же самое повторилось и с Павловым.
— Эй, голубчик, становись-ка на колени да помолись за батюшку-царя! — завопили самодуры. Послышались крики, удары, брань…
— Пой!
Павлов не вытерпел побоев и сдался, плаксивым голосом затянул «Боже, царя храни». Это был не наш Павлов, а тот, который бежал сюда из Туркестана перед мятежом.
Заключенные с досадой и огорчением слушали его пение и проклинали трусливого собрата. А бандиты стояли навытяжку, торжественно приложив руку к козырьку, отдавая честь царю и издеваясь над арестованными.
Но вот Павлов закончил петь, и снова бандиты окружили его:
— А-а, трусливая собака! Ты отдавал приказания расстреливать всех, кто за пятнадцать минут не смог выполнить твоей воли! Чувствовал себя героем, подлец! А теперь, как последняя собака, трусишь! — орали они, продолжая избивать Павлова.
Стоны Павлова доносились все реже и реже и наконец стали чуть слышны.
Изверги вернулись снова в камеру Авдеева:
— Ты молодец, Авдеев! Хотя и враг наш! Ты — настоящий человек! С тобой стоит повоевать! А Павлов — пресмыкающаяся скотина! — говорили они.