Встреча стала для Суллы случаем установить прецедент отношений: он приказал поставить три скамьи, занял место в центре, и поместил с одной и другой стороны Ариобарзана и парфянского посла Оробаза. Подобная организация дипломатического пространства была, по-видимому, знаменательна. Рим не собирался обращаться с Парфянским царством как с равным, тем более, что не оно было истцом. Переговоры закончились договором (ратифицированным сенаторами в 95 году, когда Сулла вернулся в Рим), который предлагал дружбу между двумя народами, то есть согласие по поводу границ и ненападение.
Итак, Сулла провел настоящий раздел мира. Ни у кого из римлян, и еще меньше у самого Суллы, не было сомнений, что исключительная удача для человека одержать первенство в организации встречи двух сверхдержав, которые знали друг о друге, опасались друг друга и не были знакомы. К этой удаче Сулла добавил результаты переговоров, которые провел, как обычно, с большим знанием дела. Затем произошел инцидент, который дал понять, что Сулла умел извлечь всю выгоду полностью: член парфянской делегации халдей (специалист по пророчествам), хорошо рассмотрев проконсула, заявил: «Нет сомнений в том, что этот человек станет великим, и я удивляюсь, как ему уже сейчас удается выносить, что он не первый среди всех». Предполагают, что об этом довольно быстро стало известно в Риме во всех слоях общества.
Конечно, сразу принять столь очевидный факт были готовы не все: как полагается, враги, в свою очередь, возбудили против него дело по поводу ведения им проконсулата: если послушать их, то он много — слишком много — денег потратил на Каппадокию. Это не означает, что они были добродетельнее Суллы, но политическая жизнь была организована таким образом, что враждебность и несогласие регулировались одновременно с отчетами магистратов. Политическое равновесие устанавливалось путем правосудия. Обвинение было брошено неким Гаем Марцием Цензорином, элегантным, воспитанным на греческой культуре, имевшим репутацию беспечного, злейшим врагом Суллы. Очевидно, все сопровождалось сильной кампанией дискредитирования его политической деятельности: будто бы Сулла сделал ошибку, унизив представителя самой большой империи мира, потому что его патрицианское высокомерие помешало понять, что с посланником царя всех царей не обращаются как с представителем государства-вассала. Однако машина была плохо раскручена и обвинение перед трибуналом не имело продолжения, так как Цензорин не явился на слушание.
Итак, для Суллы начинается определенно период «отставки»: в течение четырех лет о нем ничего не слышно, в то время как политическая ситуация в Риме еще больше ухудшается. Но было бы ошибкой полагать, что Сулла предан забвению в результате одного лишь противодействия его противников, сгруппированных вокруг Мария. Недостаточно было протащить промагистрата через криминальную юрисдикцию, чтобы обесчестить его и запретить ему всякую карьеру. И напрасно нападали на него за его переговоры с парфянами, договор, который он с ними подписал, нашел поддержку и был ратифицирован сенатом. В действительности Сулла сам, как большая часть представителей политических кругов, к которым он принадлежал, знал, что он еще не набрал титулов, достаточных, чтобы стать кандидатом в консулат. Не нужно забывать, что он был выходцем из родовой линии, которая не отличилась в предыдущих поколениях, и не мог поэтому выдержать конкуренции с представителями знаменитых семей, которые соперничали в стремлении добиться верховной власти, для своих отпрысков, достигших возраста, позволяющего претендовать на нее.