Я диктовала письмо Мену, в котором благодарила его за все, что он сделал для меня и Камена. Он поверил Камену, поверил, несмотря ни на что, и я горячо восхищалась его верностью. Я также обращалась к Несиамуну и его дочери и благодарила их за доброту. Немного отдохнув и выпив пива, которое Изис поставила возле меня, я продиктовала короткое письмо Камену, в котором сообщала, что со мной все хорошо, что я умираю от желания увидеть его и с нетерпением жду решения нашей дальнейшей судьбы. Не желая расстраивать его приемную мать, я старалась не слишком изливать на него свою материнскую нежность, ибо не хотела еще более ранить сердце, которое и так сжималось от боли, предчувствуя скорую потерю. Я-то хорошо знала, что должна была чувствовать эта женщина. Я сама целых семнадцать лет считала сына навсегда потерянным, не зная, жив он или умер, здоров и счастлив или одинок и всеми заброшен. Я страдала, а он тем временем рос у нее на глазах, она играла с ним, лелеяла, радовалась каждой происходящей в нем перемене, видя, как из ребенка Камен превращается в умного и доброго юношу. А теперь она, в свою очередь, должна с ним расстаться, ибо разве он не мой сын? И разве теперь не пришел мой черед получать удовольствие от жизни с таким сыном? Я не хотела обижать Шесиру, но Камен — мой. Когда все закончится, мы с ним вместе уедем из Пи-Рамзеса. Куда, я еще не решила, но прощаться с ним после того, как обрела, я не собиралась. Если он хочет жениться на Тахуру, пусть женится. Она красивая и знатная девушка, к тому же живая и энергичная, совсем как я. Но жить Тахуру придется с нами.
Последним я продиктовала длинное послание своему дорогому брату, рассказав обо всем, что произошло со мной с того момента, когда я упросила его солгать ради меня; в письме я сообщала, что наконец-то его трогательная забота обо мне начала приносить плоды. Писец работал быстро и четко и только под конец спросил, буду ли я подписывать письма. Я подписала. После этого он заткнул чернильницу, убрал кисточки и поднялся.
— Письма в пределах Пи-Рамзеса доставляются в тот же день, — сказал он, — но в Асват письмо будет отправлено с каким-нибудь вестником, который отправится на юг с важным поручением. Возможно, это будет завтра.
— Потрясающая расторопность! — рассмеялась я. — Я уже и забыла, какие прилежные слуги работают в гареме. Спасибо.
Писец бросил на меня непроницаемый взгляд и вышел.
В течение некоторого времени я лениво разглядывала женщин в ярких одеждах, группами расположившихся на лужайке. Я чувствовала нежное прикосновение воздушного желтого платья, приятную тяжесть золотого обруча на голове, разглядывала скарабеев, навечно замерших на моем браслете. У меня есть все. И от меня никому ничего не нужно. Не нужно прибираться в храме, не нужно копаться в саду, не нужно подстерегать очередного вестника, а потом говорить с ним, дрожа от волнения и скрывая стыд. Нет больше страха, не нужно прятаться, не нужно подавлять приступы отчаяния, упорно преследовавшего меня почти каждую ночь. Все во мне оживало, освобождалось, возрождалось навстречу новой жизни. Я смотрела на белое полотно у меня над головой, и постепенно глаза начали закрываться. Я уснула и не слышала, как Изис осторожно поставила рядом со мной поднос со всякими вкусностями. Через час, когда я проснулась, она так и сидела возле меня, карауля еду, которую уже официально проверили на царской кухне.