Куин влил Руперту в рот несколько капель коньяка. Маркиз ахнул, его глаза медленно раскрылись.
Сердце Куина сжалось от знакомого ощущения беспомощности. Он знал, что должен что-то сказать но что именно? Он словно снова стоял перед Еванджелиной, когда она упрекала его в отсутствии эмоций, называла бесчувственным деревом, а он понятия не имел, чего она от него хочет.
Возможно, Руперту хотелось бы услышать стихотворение, но Куин не знал стихов. Его учителя никогда не уделяли этому внимания. Его мысли путались. Если бы Руперт просил его рассказать о волновом спектре…
— Кто? — Взгляд Руперта рассеянно упал на него.
— Я друг Оливии, — напомнил Куин. — Мы привезли Люси повидаться с вами, и доставим вас на родину, к отцу.
Руперт слегка сжал ухо Люси и потянул. Она ткнулась ему в руку.
— Слишком много миль, — проговорил он.
Куин молча согласился. Что можно сказать умирающему? Наверное, прочитать псалом, но только он их не знал.
— Спать, — сказал Руперт, и его веки снова опустились.
Внезапно Куин отчетливо вспомнил стихотворение Руперта, словно Оливия только что прочитала его. Прежде чем строки успели позабыться, он произнес их вслух: «Быстрая, пестрая птица упала на землю, и деревья окутала тьма». Слова не имели смысла, но все же Куин медленно повторил их.
Лицо Руперта просветлело, и он тихо сказал что-то:
— И они улетают…
Долгая пауза. Его дыхание почти замерло.
Куин в отчаянии взглянул на иллюминатор. До рассвета было еще далеко. Он знал, что сказала бы Оливия. Он знал, чего она хотела. Знал…
Грудь Руперта перестала вздыматься, но через секунду он сделал судорожный вздох.
Куин молча сидел, крепко держа за руку человека, который подарил ему Оливию, который написал стихотворение, напомнившее ему о смерти Альфи, и который улетал теперь вместе с упавшими с деревьев птицами.
И все это время самый дорогой человек находился на чужом берегу под защитой лишь двух смертельно усталых и дрожащих солдат.
Проклятие! Видимо, он действительно любит ее…
Эта мысль была словно раскат грома. Куин застыл, заметив, что Руперт опять перестал дышать, но это уже случалось прежде. Любит?
Когда он был ребенком, его мать говорила, что любовь… Что она говорила о любви?
Что она опасна и не для людей их круга. Она вспыхивает внезапно и достойна лишь человека глупого и дурно воспитанного.
Но разве она говорила, что он не способен любить?
Он любил Оливию больше жизни, больше света, больше всего в мире.
Та часть его существа, которая любила анализировать и просчитывать, предположила, что птица уже летит в какое-то другое, безмолвное небо.