Калитка, отворись! (Бейлина) - страница 28

Потом Серёжа поехал на другой конец города, в казармы. И тут произошло чудо: едва он слез с трамвайной подножки, как увидел перед собой отца. Его пышные чумацкие усы, ещё недавно ярко-бронзовые, были белы. Немного погодя он сказал в ответ на вопросительный Серёжин взгляд:

— Больше некому по нас с тобой плакать.

Серёжка порывался бежать на фронт. Но не было возможности прибавить себе лет. Ему не поверили бы, даже если бы он вздумал говорить правду: в тринадцать лет он выглядел десятилетним.

Последний раз отца он видел на вокзале. Отец руководил эвакуацией семей своей части, рассаживал детей и женщин по вагонам, уговаривал какую-то старуху бросить корыто и выварку и взять в вагон кого-нибудь из «чужих» людей, которых столпилось на вокзале много — серая гудящая толпа с тревожными глазами. Поезд тронулся, отец вскочил на ходу, неловко поцеловал Серёжу в макушку, выпрыгнул. Поезд мчался на восток, его обстреливали с воздуха из пулемётов, были убиты шесть женщин и один старик. Через несколько часов немцы разбомбили вокзал. Но об этом Сергей узнал только через несколько лет.

…Он не мог не вспоминать всего этого, хотя всё было давно, он сменил немало городов и профессий и теперь казался уже не моложе, а старше своих лет: невысокий, тонкий, с быстрыми движениями, с глубоко посаженными серыми глазами и множеством морщинок на лбу, под глазами, у рта. Морщины эти были не от возраста — так подействовали на тонкую кожу солнце, мороз и ветер. И то ещё надо удивляться крепости человеческой кожи: ведь от смены жары и холода трескаются и распадаются в прах гранитные скалы.

…Он не мог не вспоминать о вокзалах своего детства, потому что там были его «начала», как называла это незнакомая ему девчонка Зина, и какой бы он ни был другой, начала эти всё ещё были в нём и будут, пока он не перестанет существовать.

…Он не мог не вспоминать о вокзалах своего детства, потому что сидел на полке в поезде «Барнаул — Днепропетровск», и была ночь, и в тишине кричали поезда, и фонари за окном кутали свои головы в моросящий туман… В Днепропетровске он не был восемнадцать лет, это был уже совсем другой, заново отстроенный после войны город, и вокзал в этом новом городе был другой, — но ему казалось, что там, вблизи вокзала, всё ещё стоит у окна на пятом этаже мальчик Серёжка и слушает паровозные гудки. И есть там второй Серёжка, который помнит красную лужицу на асфальте и спрыгивает с трамвайной подножки навстречу отцу, человеку с детской улыбкой и чумацкими белыми усами.

…Он не мог не вспоминать вокзалов своего детства, потому что рядом, положив белобрысую голову на столик, заснула девчонка в красной кофте и серой юбке, чем-то похожая и так не похожая на него. Наверное, дело тут не в характере, а во времени, хотя и тогда часы тикали точно так же, и тогда в каждом часе было по шестьдесят минут. Дело наверняка во времени, в военном времени, когда в каждый характер чужеродным телом вошла война… А эта девчонка и родилась-то, наверное, после войны: для неё война — это что-то из книжки, из кино, из школьного учебника истории…