Связист открыл глаза и долго смотрел на разведчиков. Сутоцкий нахмурился. Немецкий солдат казался жалким — худощавый, с провалившимися щеками и жилистой, кадыкастой шеей. Из уголков маленьких светлых глаз медленно скатились мутные слезинки, должно быть от боли. На его потрепанном мундире были знаки за ранение и за участие в зимней кампании сорок первого года. Старый солдат, он знал, что его ждет, и Сутоцкий понял его.
В бою он, не задумываясь, убил бы любого такого, как этот немец, а вот здесь, в летнем, еще входящем в силу лесу, пахучем и теплом, сделать это трудно…
Матюхин вынул кляп и протянул немцу его пилотку. Тот машинально надел ее, проверил, правильно ли она сидит.
— Вот какое дело получилось, Курт Штильмайер, — сочувственно произнес Матюхин и вынул сигареты. — Ни тебе, ни нам такие встречи, конечно, ни к чему, но что поделаешь. — Связист оторопело посмотрел на Андрея, а тот добавил: — Мы тебя понимаем — жена, трое детей… Да хоть бы немец, а то австриец, и не известно, за что пропадать… Карла давно убили?
— М-м… В апреле…
— Жаль… Он был хорошим мастером. Мальчишка его мастерскую не поднимет. И если так пойдут дела, то, пожалуй, его заберут в армию.
Штильмайер как будто и приходил в себя и в то же время обалдевал все сильнее. Он не мог понять, откуда этот парень, в непонятной форме, говорящий по-немецки с легким силезским или еще каким-то северным акцентом, знает о нем такие подробности. Матюхин, казалось, не замечал его растерянности.
— Не знаю, как вы решили с Мартой, но я бы на твоем месте забрал его семью к себе: в деревне легче прокормиться. Да и девчонки помогут Марте. Поросята требуют ухода.
— Марта не любит Ани…
— Она ее не любила раньше — городская. Сейчас сравняются. У женщин слабые сердца, а горе общее.
Штильмайер кивнул и потупился. Должно быть, его по привычке охватили домашние заботы. Андрей протянул ему сигарету, чиркнул зажигалкой, дал закурить, потом закурил сам и с удовольствием затянулся — давно не курил.
— Знаешь, Курт, давай напрямую. Что нам, что тебе умирать желания нет. Ты не дурак, понимаешь, что ты не шваб и от этой войны, даже если фюреру кое-что и удастся, лично ты ничего не выгадаешь. Разве что сможешь опять покупать удобрения, которые вам сейчас не дают, да, может быть, снизят налоги. Так я говорю?
— Та-ак, — протянул связист.
— Ты не удивляйся, откуда я все знаю. Год болтался в ваших местах. Даже твой Мариендорф знаю. И Гюнтера знаю. И то, что сына он все-таки пристроил в «Адлерверке». Значит, на фронт он не попадет. И то, что…
— Это еще не известно… — перебил австриец.