Ночной лес со всех сторон обступил солдат, взводы замедлили шаг, говор смолк, и наступила та молчаливая сосредоточенность, которая даже воображаемую опасность превращает почти в реальную.
Взвод перевалил лесную гривку и стал спускаться в лощину, когда справа, от третьего взвода, долетел шумок, — там вспыхнули и погасли фонари, и солдатский телеграф передал:
— Нашли раненого майора Лебедева. Шофера нет.
Андрей Матюхин замедлил шаг, и разведчики, равняясь на него, тоже приостановились. Со стороны третьего взвода донесся шум мотора, вспыхнули острые лучики заделанных в коробки фар. Потом прибежал связной и передал приказание капитана продолжать прочесывание. И они еще долго шли в затаенном бору, прислушиваясь и приглядываясь, но так ничего подозрительного и не обнаружили.
За завтраком капитан Маракуша недовольно буркнул Андрею Матюхину:
— Пока мы соберемся в их тыл, они у нас нашебаршат.
— Майор здорово ранен? — спросил Матюхин.
Маракуша неторопливо и, как показалось Андрею, подозрительно не то что взглянул, а осмотрел его и, спрятав взгляд, ответил:
— Нет. Не очень. Только с головой у него что-то… Кстати, его «виллис» стоит за моей избой.
Капитан наклонился над котелком — это тоже, как и папиросы, было его странностью. Когда приезжало начальство, ординарец немедленно выставлял настоящие тарелки — в его хозяйстве посуды собралось порядочно. Но когда гостей не было, капитан питался с общей кухни, ел из котелка и обязательно деревянной ложкой. И это многим нравилось.
После завтрака Матюхин пошел за избу и долго ходил вокруг «виллиса» майора Лебедева. Кровь на сиденье и руле потемнела, стала почти черной и уже не волновала. Удивляло другое: и бока машины, и сиденье, и даже капот были испятнаны пробоинами и пулевыми росчерками. Казалось, уцелеть в такой машине просто невозможно. Однако майор уцелел…
«Что ж, может, и закономерно… — подумал Андрей. — В училище говорили: для того чтобы в современной войне убить одного солдата, нужно истратить около тонны взрывчатки и металла… А может быть, и гораздо больше».
В тот день он долго думал о черных пятнах крови и блестящих пулевых росчерках на металле.
Утром в избе командующего армией, как обычно, собралось штабное начальство. И, как всегда, кто-то сидел на кухне, ожидая своего часа, а кто-то уже стоял в горнице командующего на домотканых, правда, иной, чем в предыдущей избе-стоянке, расцветки тряпичных половичках, и солнце — сытое, августовское, с утра опаляющее жаром — высвечивало с другой стороны.
Неслышной, мягкой походкой привычно вышагивал по комнате член Военного совета генерал Иван Харитонович Добровольский, и полковник Целиков — начальник армейского «Смерша» — сидел на любимом месте, с краю стола, положив тяжелую белую руку на папку с документами, и начальник штаба, прислушиваясь к словам командарма, быстро, сноровисто просматривал бумаги, шуршал картами — бумаги он любил и уважал. А посреди комнаты, на половичке, ощущая, как солнце припекает даже сквозь тронутые пылью сапоги, стоял начальник разведотдела армии полковник Петров и присматривался к присутствующим.