Неожиданно во дворе послышались чьи-то шаги. Гульнар выглянула в окно: по двору, направляясь к двери михманханы, проходил Мирза-Каримбай. Проворно застегнув камзол на все пуговицы, девушка продолжала мести. А когда Мирза-Каримбай вошел в комнату, посторонилась и, прижавшись к стене, чуть слышно проговорила:
— Ассалям!
— А, девушка-цветок! Ты здесь, моя беленькая?!
Бай приветливо посмотрел на Гульнар, потом прошел в глубь комнаты, добродушно улыбаясь, пояснил:
— Забыл одну вещицу — человек на сохранение оставил. Пришлось вернуться.
Мирза-Каримбай со звоном отпер стоявший в нише тяжелый железный сундук, накрытый сверху паласом, достал что-то, поспешно спрятал в карман и снова запер сундук.
Гульнар, ожидая, когда уйдет хозяин, стояла, по-прежнему прижавшись к стене. Ей было стыдно. С того времени, как умерла старая Лутфиниса, она по приказу матери старалась как можно реже попадаться баю на глаза и сейчас, оставшись с ним наедине, от смущения не знала, куда девать себя.
Бай остановился посреди комнаты, внимательно оглядел девушку.
— Беленькая моя, как же ты плохо одета, а! — заговорил он мягко. — Почему Ярмат мне ничего не сказал, не попросил? А мать как? Она получше одета? Не стыдись, говори прямо, моя беленькая. Почему отворачиваешься? Бой-бой, чего это ты застыдилась? Расскажи, как вы живете, чего у вас не хватает. Если вы мне не будете говорить, то кому же! Я ведь вам — отец родной.
Удивляясь такой заботливости хозяина, девушка стыдливо потупилась.
— Живем мы по-прежнему, — почтительно ответила она. — Сами знаете…
— Мне некогда проверять, дочь моя. Да одному и не усмотреть за всем, — сказал бай, сделав шаг в сторону девушки. — По-прежнему — значит плохо? Ну, а теперь обязательно должны жить хорошо. Отец твой уже сколько лет мне служит. Когда он поступил, ты была еще младенцем, а может быть, и в утробе матери. Не помню, много времени прошло. Отец твой хорошо работал, дочь моя, не буду скрывать. И вот теперь он будет вознагражден за его труды, я выведу вас в люди.
Бай прищурив глаза, снова оглядел девушку с ног до головы, облизнул губы.
Лицо Гульнар горело от стыда, но было неприлично стоять молча, когда хозяин пообещал сделать столько добра семье, и она, не поднимая глаз, сказала тихо:
— Вашей доброты мы не забудем…
Приставив веник к стене, девушка повернулась, принялась было стирать пыль с этажерки, но бай позвал ее:
— Подойди сюда, дочь моя, я тебе покажу кое-что.
Гульнар покраснела еще больше, оглянулась на старика, но не двинулась с места.
Бай снова открыл сундук, достал какой-то узелок.