— Вот то-то и оно! — Шварченков, ругнувшись, стал бить но коробку сразу целым пучком спичек. Пламя яро пыхнуло, обуглив полпапиросы, выхватив его напряженно сжатые на мундштуке губы, с черными сверлышками зрачков растерянные глаза. — Давай выжимайся, да потопали скорее, пока не околели, — сказал он уже спокойнее. — До поселка недалеко. Там у меня родня, обсушишься... Э, да ты, брат, без шапки остался, — протянул он, всмотревшись в Митю, — Обронил, что ли?
Митя провел растопыренными пальцами по голове, волосы торчали сосульками и уже слегка заледенели. Он молча сполз с обрыва, побрел к машине. Вода сейчас не показалась обжигающей, только живот почему-то втянулся сам собой да стало стеснять дыхание.
Взобравшись на кабину, он свесился в люк, протянул руку, пытаясь дотянуться до выключателя «массы» (хотя в этом уже было мало смысла). Вода плескалась в кабине, как в ванне, на уровне приборного щитка. Это было неправдоподобно и дико, хоть бейся лбом о железное ребро люка. Слабо мерцала на щитке, умирая, какая-то лампочка.
— Не нашел, что ли, шапку-то? — озабоченно спросил Шварченков, когда Митя вернулся.
— К-куда там, — сказал Митя. — Жалко, ч-черт. Почти что новая, тридцатку нынче отдал. — Он расстегнул телогрейку. — Давайте-ка выжмем, а то меня уже к-колотун берет.
Кое-как выжали телогрейку. Шварченков отдал ему свой шарф, Митя обмотал им голову на манер чалмы, и они пошли вверх по сипящему в своей глубине, булькающему оврагу.
Был предпоследний день апреля, вернее — уже ночь.
Запоздалая нынче весна давала о себе знать. Под ногами кое-где хлюпала снежная каша, а ветер дул, казалось, из самого неба, глухого и холодного, точно обледенелый колодец. Они то продирались сквозь кустарник, то шагали по бесконечным и твердым, как пни, кочкам. «Околею», — подумал Митя, ощущая плечами, всем телом сырость одежды, которая уже не грела, а лишь тяжело давила.
Только сейчас до Мити стала доходить вся жестокая, чудовищная реальность произошедшего.
— Убил машину! — сказал он сам себе с тоской и расслабляющим чувством непоправимости.
Всего какие-то минуты назад они сидели в теплой, уютной кабине. Дизель гудел рабочим уверенным ритмом, гнал в кабину горячий сухой воздух. За стеклами гулял ветер, это видно было но ряби луж; собачьим холодом веяло от низких раздерганных облаков и пронзительно-голого ивняка но сторонам дороги.
И вот ничего нет — ни тепла, ни уюта, ни уверенности и силы. Все к чертям сломалось враз, в какие-то мгновения.
Он вспомнил, как вывел машину на склон оврага, по дну его всегда тек ручей, летом — бойко, радужно сверкая донными камушками, зимой — дымясь полыньями от теплых береговых ключей. Прожекторы уперлись в непривычно широкую несущуюся гладь воды, высветили до другого берега, когда машину уже тянуло вниз по склону и она юзила, загребая приторможенными гусеницами вал грязи.