— Кха... Подыми-ка Танюшку.
Танюшка вошла, застегивая на ходу короткую юбочку из рогожки. Литые блестяще-темные волосы плафончиком охватывали голову; даже сон не спутал и не растрепал их — так они были густы и упруги.
— Ой, Петя, — сказала она слегка осипшим от крепкого сна голосом, радостно. — Поди, ночью приехал, а я и не слышала. — Она опустилась коленками на постель, чмокнула брата в щеку. — Здравствуй.
— Здравствуй, здравствуй. Кха... — Петр дотронулся до ее руки, потом взял двумя пальцами, как ребенка, за тугую щеку. — Что же ты, подружка, спишь, маме к празднику не помогаешь?
— Она мне вчера помогала, — сказала Анна Прокофьевна от двери. — А сёдни уж я сама.
— Ох, мама, несправедлива ты к своим деткам. — Петр чиркнул спичкой, прикуривая. — Со мной ты раньше как? «У, валух, середь ночи от девок заявисся, а утром не подымисси, хоть в пушку заряжай!»
Должно быть, он очень похоже передал интонацию — мать и сестренка засмеялись. Петр тоже улыбнулся, но тут же посерьезнел — и Танюшке:
— Тут я тебе, подружка, жениха завез (та закрутила головой, принимая братову шутку). Да вот вчера беда — в овраг курнулись, он и простыл. Плох сейчас, мама говорит. Температура. Надо за доктором, капитально. Поняла? А назад — к Дмитрию забеги, позови сюда.
— Прямо сейчас к Димке? — Танюшка поднялась с коленей. — Да он меня прогонит, рано ведь еще — выходной! — сказала она с легкой, удивленно-радостной улыбкой на лице. — Будто не знаешь, как он спать здоров!
— Знаю. Скажи: срочно, Петр требует. Кха... От него к доктору.
Танюшка убежала.
Через полчаса явился Дмитрий, или, как его все звали, Дима, в коротком распахнутом пальто, шапке, в кирзовых сапогах, высокий и худой; худоба делала его старше его двадцати семи. В руках он держал хозяйственную сумку.
— Здорово этому дому! — зашумел он еще из прихожей, разуваясь нога об ногу и бросая прямо на пол у стены пальто и шапку. — А я сплю и думаю: кто бы это позвал меня с утра здоровье поправить. А тут, как в сказке, сестрица бежит.
Вышел Петр, из туго обтягивающей майки выпирала волосатая грудь; братья коротко, сдержанно обнялись.
— Кто, значит, празднику рад... — сказал Петр.
— Ну вот, — притворно-обиженным тоном протянул Дима. — Сразу с порога и оргвыводы. Мама, — крикнул он, заглядывая на кухню и тряся сумкой. — Ух, как потрясно пахнет. Мама, сыпни мне тут картошки-моркошки. Ну и огурчиков-помидорчиков тоже. А то мой порожний к вам пробег дома не засчитается...
— Ты погоди с помидорчиками, — перебил Петр, — успеешь еще. Садись сюда, дело есть.
И Петр рассказал о молодом водителе Мите, который лежит вот тут, за стенкой, в тяжелой простуде, и о затопленном в Кривом овраге тягаче-атээсе, загруженном буровыми штангами, вытащить который нужно сейчас же, немедленно. Иначе забьет илом, засосет, лесинами покорежит, да мало ли чего: стихия она стихия и есть.