Ждать дольше было бессмысленно. Он не вернется. Теперь нужно справляться как-то самому. Я огляделся – оказывается, адвокат привез меня к воротам парка, хорошо мне знакомого, можно сказать, почти родного. Здесь когда-то я часто бывал, с этим парком у меня было связано очень многое. Специально Беляев привез меня сюда или это чистая случайность?
Неуверенной походкой я вошел в парк. Предчувствие какой-то неотвратимой беды охватило меня. Пошатываясь, дошел до третьей скамейки, где когда-то было назначено прощальное свидание. Скамейка была нагрета солнцем, но от ее тепла меня почему-то бросило в дрожь. Ветер переменил направление – и послышались звуки флейты. Значит, мой оркестр на месте, значит, ничего не изменилось за время моего бесконечно долгого отсутствия, значит, все хорошо, пора успокоиться и просто снова начать жить. Но предчувствие беды стало сильнее и отчетливее.
Я встал и пошел по дорожке, приближаясь к оркестру от этапа к этапу – игра с самим собой, придуманная мною в той прежней, счастливой жизни. У третьей скамейки от входа слышна была только флейта, но если двигаться навстречу оркестру, то через пару метров к ней прибавляется скрипка, потом, еще через пролет от скамейки к скамейке, вступает гобой и так далее. Инструменты все прибывают, оркестр разрастается. Сколько себя помню, они всегда играли в этом парке и репертуар почти не менялся. Некая постоянная величина, на которую сейчас так важно было опереться. Но чем ближе я подходил к оркестру, тем тревожнее мне становилось. Мне вдруг представилось, что, когда я услышу все инструменты в единой гармонии, произойдет нечто страшное. Не повернуть ли назад, не сбежать ли, пока не поздно?
Но звуки музыки настойчиво звали меня к себе, и я послушно двигался навстречу им – и так дошел до площадки, на которой играл оркестр. Остановился, пытаясь сосредоточиться на мелодии, отвлечься от всех своих дурных предчувствий, – ничего не вышло: голова так сильно закружилась, что пришлось ухватиться за дерево, звуки расплылись, в поле зрения попался черный блестящий ботинок, отбивающий такт. Музыка внезапно смолкла. Ботинок остановил свое движение. Человек, которому он принадлежал, вышел из тени дерева и повернулся ко мне.
Я знал, что мне нельзя просыпаться, что, как только я покину спасительные стены тюрьмы, возмездие настигнет, но не думал, что оно будет таким жестоким. Печальным, пронизанным болью взглядом на меня смотрел человек, которого я убил.
Сочувствие иногда может ударить больнее, чем самое жестокое оскорбление, слова утешения бывают страшнее самых безнадежных прогнозов. Уж Полина-то это знала. И потому не бросилась тут же на помощь, хоть и потрясена была его болью и ужасом, а просто стояла неподалеку и выжидала, когда настанет подходящий момент. Стояла и перебирала в голове различные, наиболее щадящие варианты начала разговора: «Что с вами случилось? Вас кто-то испугал? Вам не помочь?»