Неожиданно во дворе усадьбы послышались легкие шаги. Караульщик обернулся, заметив небольшую, даже по хоббичьим меркам, фигурку. Ворота конюшни распахнулись, и какой-то хоббит скрылся внутри. Вскоре он вывел оседланного пони, сел на него и не торопясь потрусил к ведущей на север дороге. Туман быстро поглотил его.
«Опять этот чокнутый по ночам шляется! — Караульщик сплюнул. — Вообразил невесть что! Начитался Красной Книги и вот вам, пожалуйста… Похоже, лавры Мериадока Великолепного покоя ему не дают! Вот уже три века, как ушли за Море — и старый Бильбо, и племянничек его, Фродо… Чего теперь-то? И эльфы ушли, и гномы куда-то сгинули… Люди и те стороной нас обходят… Чего ему неймется?»
Мысли караульщика текли неспешно, лениво, как и сама его тягостная, оставшаяся от прошлых времен стража…
Пони неспешно рысил по наезженной, давно известной дороге. Впрочем, известной ли? Ночь властной рукою смыла обыденные краски, дав на время иную личину каждому предмету и каждому живому существу. Вот хищно тянутся с обеих сторон к всаднику узловатые, змееподобные ветки, норовят зацепить за плечи, вырвать из седла… Вот вырастает на глазах куст, разворачивается, распухает — не иначе как из зеленых глубин появится сейчас какая-нибудь тень с фонариком в бесплотной, бестелесной руке. Надо уметь ответить. На поясе у хоббита висел взятый тайком от старших заветный гондорский клинок — тот самый, что носил еще сам Великий Мериадок. С таким оружием бояться нечего — любая нечисть уберется прочь от одного его вида.
Цок-цок, цок-цок. Все гуще тьма; вдоль дороги появляются какие-то тени. Хоббиту чудится в них что-то знакомое. Вот — разве не стройный эльфийский воин приветственно машет ему рукой? Или разве вон там не оперся на тяжелый боевой топор неунывающий гном, беспечно раскуривший трубочку? Хоббит давно бросил поводья, и пони брел сам по себе… Ничего нет лучше этих одиноких прогулок летней ночью, когда оживают старинные сказки и предания, когда в любую минуту ожидаешь нападения и готов отразить его и рука твоя сама тянется к эфесу… Под развесистыми вязами дорога делала крутой поворот. Здесь было самое страшное место. Слева сквозь заросли пробивался призрачный блеск глубокого, темного пруда, окруженного густым ивняком. Здесь всегда собирались ночные птицы; их странные, непривычные для хоббичьего слуха голоса раздавались особенно громко. Но замершему в седле хоббиту чудилось, что это свистит и гукает глумливая свита Девятерых, предвещая их скорое появление. Он закрыл глаза и представил себе, как в темноте несутся их кони — черные, точно сотканные из мрака, в плотных наглазниках; они мчатся, мчатся сквозь ночь, и ветер полощет черные плащи Всадников… Бьются о бедра длинные бледные мечи, от которых нет ни зашиты, ни спасения, неистовой, нечеловеческой злобой горят пустые глазницы; Черные Всадники мчатся на запах теплой крови… Вот-вот свита умолкнет, заросли бесшумно раздвинутся, и хоббит окажется лицом к лицу с Предводителем Черных Всадников… Жутко и заманчиво! Заманчиво оттого, что в глубине души хоббит знал: ничего подобного не случится, кусты останутся недвижными, и, спокойно миновав это место, он повернет назад, чтобы успеть выспаться перед трудным, полным домашних хлопот днем. Завтра все будет как обычно, и он окунется в размеренную хоббичью жизнь, в которой все известно заранее, и ничто не изменится и измениться не может… Внезапно пони всхрапнул и остановился. В освещенном лунным светом проеме между стволами возникла коренастая фигура, на две головы выше хоббита. Неизвестного окутывал плотный плащ, так что видна была только отставленная в сторону рука с длинным посохом.