— Ну, молодцы! И здесь нашли!
— А как же.
— Слушаю вас.
— Петр Филиппович, — начал Ермаков, — я не стал бы вас беспокоить, но есть вопрос, который нам надо срочно выяснить.
— Ну, слушаю, слушаю вас, — нетерпеливо произнес старик.
— Тот самый вопрос. Вы знаете, какой. Вы мне сейчас быстро ответите, и я уйду.
Врач понимающе кивнул и поднялся.
— Слушаю, — повторил Пантелеев, усаживаясь.
— Это я вас слушаю. Итак, сколько? Сколько вы установили тормозных башмаков под платформами?
— Я уже показывал.
— Еще раз, пожалуйста. Сколько установили башмаков?
— Два. Установил два башмака.
— Однако, если помните, при осмотре в вашем присутствии на месте ухода платформ был обнаружен только один башмак. Один, а не два.
Старик произнес заученно, со скучающим видом:
— И это показывал. Второй башмак протащило вниз, к стрелке.
Ермаков вздохнул и вытащил из портфеля папку, раскрыл.
— Ваши показания, Пантелеев, опровергаются показаниями свидетеля Воробьевой.
Воробьева, работающая стрелочницей на втором пикете Кашинского пути, утверждает… Лист дела восьмой, цитирую: «Я как услыхала по радио об этих платформах, сразу башмак в руки и бегом на дорогу устанавливать — тормознуть надеялась, думала, они еще тихо идут, а они, смотрю, вовсю разогнались… Башмачок мои, как пушинку, сбросило, аж в кусты отлетел, весь погнутый…» Вот так, Пантелеев. Что скажете?
Пантелеев молчал. Ни один мускул не дрогнул на лице.
— Мы нашли башмак Воробьевой. А ваш, якобы второй, не нашли и никогда не найдем. Потому что его вообще не было.
Старик молчал.
— Пожалуйста, подойдите к окну, — сказал Ермаков.
Пантелеев подошел, встал рядом.
— Видите женщину на скамейке?
— Да.
— Если хотите, она сейчас поднимется к вам. Вы ее не узнаёте?
— Она ж спиной сидит.
— Это Воробьева. Повторяю: если есть необходимость в очной ставке…
— Не надо! — махнул рукой Пантелеев.
— Так сколько было башмаков?
— Один, всю жизнь один! — вспыхнул вдруг старик. — Никогда второго не ставил. С сорок седьмого года. И сменщик не ставил. И другой сменщик, никто и никогда. Мало ли что там пишут в инструкциях! Если по инструкции, вообще дорогу надо закрыть! Понял? И все. Можете сажать!
Он решительно пошел к двери.
Что-то появилось в лице Ермакова, какое-то новое выражение… Ему вдруг захотелось окликнуть Пантелеева. Чтоб остановился. Он легко раскололся, дело было сделано. И сразу с этой минуты, как ни странно, все изменилось. Какое-то чувство вдруг шевельнулось в Ермакове, доброе чувство к хромому, обреченно поникшему старику в больничной пижаме.
— Пантелеев!
Старик остановился, посмотрел молча.