Как всегда после неординарного происшествия, Герман анализировал новую информацию. Обнаружилось несколько пробелов в знаниях, которые не терпелось восполнить: во-первых, плохо с историей. Он совершенно не понял, в каких событиях ему довелось поучаствовать, кто на кого напал, и что это были за суда. Во-вторых, техника боя. По его мнению, дрался он как медведь, выигрывая только за счет действительно исключительной физической силы. Третий вывод сделать не получалось. Мысли постоянно возвращались к моменту, когда Ася прижалась спиной к его спине, и вызванные этим «тактильным актом» ощущения возникали с неослабевающим эффектом во всех мускулах и нервах, пронизывая насквозь. Он и не знал, что такие ощущения вообще бывают: боль и наслаждение одновременно, в каком-то немыслимом переплетении. Воспоминание о доверчивом взгляде ее невозможных фиолетово-зеленых глаз повергало его в состояние транса.
«Я тупею,» — сказал он себе и пошел в свою тесную персональную каюту, инстинктивно чувствуя, что «зависшее» внутреннее состояние уже заметно внешне.
Он хотел что-то делать, но не мог придумать занятие. Читать не получалось. Вдруг он заметил, что его эмоции меняются в определенном гармоничном ритме, и этот ритм требует «объективизации». Он пошарил рукой под кроватью и достал гитару. Как она там оказалась? Он не умел с ней обращаться. Но это не важно, главное, что этот предмет может издавать звуки, похожие на его ощущения. Словно ее струны — это его натянутые нервы…
— Капитан совсем больной, — неуверенно хихикнув, произнес Никита.
Парни прислушивались к необычным звукам, проникавшим в коридор из капитанской каюты.
— Ты бы тоже заболел, — серьезно ответил ему Артем, — если бы тебе пришлось драться бок о бок с такой девочкой… а потом она бы просто ушла.
Сережу нервировало нетипичное психическое состояние капитана. Он привык видеть в нем сверхчеловека, почти нечеловека даже, уравновешенного при любых обстоятельствах, никогда не теряющего способности разобраться в ситуации. Почему сейчас он не видит выхода — очевидного, напрашивающегося?! Сережа понимал, что происходит с его капитаном — то же, что и с ним самим, «влюбившимся», как он сам определил, в Юлю. Но Сереже казалось, что состояние Германа доставляет тому гораздо более сильные переживания, что оно болезненное, и он не мог понять, почему Герман терпит эту боль. Может, он, великий и умнейший, знает про любовь что-то такое… страшное?
Вечером Сережа, окончательно сбитый с толку сомнениями, вломился в капитанскую каюту. Герман прижал струны и вопросительно посмотрел на него.