— А куда же пошли?
— Так... — Меньшая нахмурила брови и съёжилась. — Никуда. Скитались по глухим местам. Иногда кто-нибудь из своих поделится куском. Потом опять нас поймали. Били... Галину на химический завод угнали, а меня — в бетонную яму. Расстались мы с ней.
— В яме тяжелее было?
— Я уж привыкла к тяжёлому. Одёжа там никогда не просыхала, вот что худо; так и бродишь, словно пудовые мешки на теле висят. Под утро примёрзнешь к нарам, отдираешься, отдираешься — и смех и горе. Кормили тоже плохо. Нет, там трудно держаться. А кто ослабеет, в барак для больных, подберётся партия больных, отправляют на уничтожение. Барак этот, проклятый, посреди лагеря стоял — откуда ни взглянешь, видно его. Крыша чёрная, горбатая, на окнах решётки. Я уж думала, не выбраться мне из ямы, но у нас партия подобралась дружная, из Ленинградской области ребята, из Украины, Ростова. Партийная организация была, партвзносы пайками принимали и от комсомольцев тоже, а потом делили среди ослабевших. Меня как-то две недели кормили. Одно было хорошо — бомбёжки. Ох, знаешь как вы тогда бомбили!
— Крепко?
— Ты бы хоть разок с нами побыл, тогда узнал бы. Как зайдут, как начнут стегать!.. Мы в ямы, прижмёмся друг к другу; пока бомбят — страшно, а улетят — так хорошо на сердце станет... Значит, приближается фронт, понимаешь? Потом эвакуация, немцы забегали, мы смотрим: плохо дело, надо опять бежать, а то загонят ещё глубже. Один раз повели на станцию грузить, мы и бежали — тридцать человек. Ушли в лес. Есть было, правда, нечего, но продержались. Ох, Вася, когда человек знает, чего он хочет, продержится!..
— Это верно.
— Вот Галю жалко. А ведь ты её забыл! Мы, бывало, придём с работы, заберёмся на нары м вспоминаем, вспоминаем... Она мне всё про вас рассказала, дрянь ты, Васька, вот что! За ней итальянец один заключённый ухлёстывал, профессор, он до войны этим был, как его... Ну, которые из земли черепочки достают, монеты... На архиерея похоже, только по другому.
— Археолог.
— Вот, вот. Он в лагере очень хорошее положение занимал, уборщиком на кухне. Всё равно Галка от него ничего не брала. А потом сказала: «Отстаньте вы от меня, я замужем!» И я ему сказала: «Она моего брата жена, отстаньте!» Ты что, женился?
Луконин невольно улыбнулся. Он вспомнил: если отцу надо было задать опасный вопрос, он никогда не хитрил, а заглядывал в глаза и спрашивал в упор: «Ты трогал моё ружье?», «Где взял деньги на театр?» Узенькие, светлые брови Меньшой были стянуты, как у отца, и смотрела она на брата выжидающе, в упор, суровыми, луконинскими глазами.