За исключением этих мешающих восприятию искусства штришков, выставка оставила приятное, хотя и несколько недоуменное впечатление. Скажу честно: корпус работ Брюса Наумана — имени известного в так называемом «art world», из тех, о ком говорят с придыханием — был мне незнаком. Да, я знала, что он практически живой классик и пионер видеоарта, знаменитый также работой со звуком и инсталляциями с применением неоновых трубок, однако, этот художник не вызывал у меня никаких ассоциаций, кроме как, например, с Майком Наумовым и Брюсом Ли.
Отсутствие специальной подготовки стало препятствием: мой спутник, после утомительного рабочего будня, наполненного поднятием тяжестей и беганием по узкой утробе американского военного корабля, даже на третий этаж музея еле взобрался, что уж тут говорить о стойком выстаивании перед тремя десятиминутными видео, на которых Брюс Науман покрывает себя толстым слоем грима, так что живое тело, последовательно пройдя через розовые, зеленые, черные и т. д. стадии, превращается в неузнаваемый, кажущийся неодушевленным объект.
Мой спутник растерянно переводил взгляд с картин на скульптуры — организаторами выставки был сделан акцент на студенческой продукции классика инсталляции, еще времен его обучения на арт-отделении в Университете Калифорнии, Дэвис — и спрашивал меня, что же считать «гвоздем» выставки, за что зацепиться.
Времени до закрытия оставалось всего ничего, и мне сразу стало понятно, что любой «посторонний» посетитель, скорее всего, уйдет из музея с пустыми руками, ведь искусство Наумана вряд ли покажется доступным пришедшему «с улицы». За каждой работой стоит определенный концепт, требующий не только домысливания, но и четких объяснений, и поэтому, стоило нам — о чудо! — пристроиться за водящим любителей искусства по галерее, как Моисей по Египту, астеничным арт-аспирантом с острым носиком в виде курсора, как все некоммуникационные работы Наумана тут же встали на свои места, заговорили и обрели смысл.
Вот, например, висящая на стене продольная панель из стекловолокна с пятью разноразмерными вмятинами, озаглавленная «Колени пяти знаменитых художников» («Wax Impressions of The Knees of Five Famous Artists», 1966). Ее скромный бежевый вид вовсе не показался мне божественно-гениальным, однако, как только арт-аспирант объяснил, что панель символизирует выпуклости в неодушевленном объекте, оставленные человеческим телом («тут было колено, отметился живой человек — а теперь после него осталась лишь выемка, свидетельство о произведенной манипуляции, пустота»), как объект «задышал».