Про еще одного родственника было, хотя и достаточно путано и пунктирно, известно, что в Йом-Кипур подозрительно положительный полицай предложил ему разделить ужин — но когда близорукий учитель идиша, вкушая неслыханный запах, втянул ноздри и сощурил глаза, он в холодном поту осознал, что на тарелке перед ним лежат плохо проваренные свиные копытца.
Соблюдающий пост изможденный учитель отшатнулся от подлого подношения и упал в обморок, ударившись затылком о привинченный стул. Потеря сознания спасла его от гнева предателя, который как раз в тот день забил до смерти другого отказавшегося от гойского угощенья жида.
Бабушка А-ма потеряла деток под немцем — так она говорила. Выжила лишь Ципора, ее старшая дочь. Нянча детей этой выжившей дочери, которую все бестактно звали «уцелевшая Циля», бабушка их укоряла, когда они оставляли на донышке молоко или отказывались складывать в ящик игрушки:
— Ну какие же вы сволочи все! Мои сынули были такие славные и послушные, так хорошо лопали все, аж за ушами трещало, в столицу на Олимпиаду по математике ездили… и их больше нет. А вы их переросли — и что толку, если полные дурни?
Та же самая бабушка им объясняла, что в войну, куда бы ты ни пошел, везде разевала рот смерть.
В мирное время ты вполне мог догадаться, где обгрызенные ногти и беспредел, а где вежливость, подворотничок и благоразумная скрипка — во время войны любое движение, в сторону линии фронта или по направлению к главному населенному пункту, в сторону местного жителя или жандарма обозначали начало конца.
Любой мог предать: богобоязненная, добросердечная женщина; злой, усталый, не верящий ни в Бога ни в черта мужчина; девятилетний белоголовый заморыш с глистами; разъевшийся поп.
Конечно, были счастливые случаи. Вот, например, Гена Шохет: когда полицаи пошли по домам, он спрятался в погребе, вышел оттуда через три дня, лег на дороге и от пережитого одиночества и усталости сразу уснул. Проснулся от рева мотора.
Над его лицом — колесо.
Адонай, шма Исраэль, элохим ахаим — в голове, как неисправный, с перебоями стучащий мотор, скакали молитвы.
Колесо было близко, он вдохнул запах резины.
Адонай, элогейну, элохим аханаим шма Исраэль.
Наконец он понял, увидя квадратные безбородые лица под такими же квадратными голыми касками, что его обнаружили немцы.
Адонай-Адонай-Адонай, повторял он одни и те же слова.
Немцы-мотоциклисты смеялись. Они думали, что это смешно: наехать на спящего мальчика, но не раздавить его как клопа, а нависать горячей резиной.
Элохим, адонай, алохейну.
Колесо вдруг сдвинулось с места и за ним обнаружилось голубое бескрайнее небо.