— А что бы ты сделала, если бы ты поняла? Тогда… Что бы ты сделала? — спросила Наташа. — Ведь и я недоговаривала, нет, не то что недоговаривала, я молчала. Голая, но молчала. Как растение, просто обращала к тебе, раскрывала в лицо тебе цветы, но молчала. Ожидающе. Боясь. Я боялась заговорить.
8
Когда Анна Ивановна думает о тех нескольких годах
Когда Анна Ивановна думает о тех нескольких годах… Она думает о своем теле, прежде всего. Каким оно было легким, тонким, пустым… Пояс, затянутый на талии, и жесткие соски, трущиеся о ткань одежды и обнажающие своей тихой болью все тело… и волосы, дико распущенные по спине и плечам… Анна Ивановна царствовала в своем теле. Тем не менее, была постоянная грусть, и жизнь казалась тяжелой. Анна Ивановна могла заплакать от чего угодно. Она заплакала в булочной однажды, в новогодний вечер, куда, усталая, после работы, пошла купить бублики — худенький темноволосый юноша с щедрой вежливостью открыл ей дверь и отступил назад, пропуская ее внутрь, и на лице его Анна Ивановна разглядела искреннюю доброту, предназначенную всем людям, а не только ей, и именно это Анну Ивановну и шокировало — то, что она так легко, неоценивающе, была включена в число всех людей в добром мире этого юноши.
И еще она заплакала, неслышно зарыдала, спрятав лицо в ладони, когда в набитом утренними пассажирами поезде метро кто-то случайно ударил ее по лицу — чья-то расслабленная, но тяжелая ладонь, соскользнув с поручня, шлепнулась не нее, Анна Ивановна вскрикнула, и резкая боль в носу… Но крови не было, были только слезы, которые не останавливались, Анне Ивановне как будто надо было выплакать всю обиду до самого дна. Она слышала мужской извиняющийся голос, снисходящий на нее с высоты — Анна Ивановна сидела, ей в то утро посчастливилось поймать сидячее местечко…
Когда Анна Ивановна думает о тех нескольких годах, она думает о своей комнате — о том, как в узкое окно лился белый ночной свет и доверчивый шелест огромных тополей. Жизнь была — поэтической… Анна Ивановна как будто застывала в ней порой, онемевшая, как будто она была просто дух, без тела и вообще без себя всей, и, странно, эти моменты исчезновения себя были для Анны Ивановны моментами смысла жизни. Поэтому, когда в старости Анна Ивановна лежала на своем диванчике в этой комнате — белая скорлупа стен, белая скорлупа потолка и желток ковра… — и прощалась с жизнью, она плакала только об этом — о теле, открытом и пустом, и о комнате, где она была сама собой у себя или исчезала.