Он не помнит, ответил ли на поцелуй; скорее всего, просто стоял, безвольно, молча, впивая запах и вкус Делии, в полутьме зала. Потом она играла на пианино, как еще не играла никогда, и попросила его прийти завтра. Никогда она еще не говорила с ним таким голосом, никогда они еще так не молчали. Старики что-то заподозрили, потому что ворвались в залу, потрясая газетами, где сообщалось о летчике, пропавшем без вести над Атлантикой. Кто-то зажег свет, и Делия рассерженно встала из-за пианино; Марио на мгновение показалось, что в ее движениях мелькнуло что-то отчаянное, бешеная поспешность, с какой тысяченожка убегает от света по стене. Стоя в дверях, она судорожно двигала руками, но потом, словно пристыженная, вернулась в комнату, исподлобья глядя на стариков; она глядела исподлобья и улыбалась.
Спокойно, как о чем-то окончательно ясном, думал в тот вечер Марио о том, как хрупок покой Делии, постоянно тяготимой памятью о двух смертях. Что ж, Роло - еще куда ни шею; но смерть Гектора переполнила чашу, это был тот последний толчок, от которого зеркало разлетается вдребезги. От прежней Делии остались ее утонченные увлечения, хитрая возня с кулинарными рецептами и животными, ее отношения с простыми незаметными вещами, тяга к ней бабочек и кошек, аура ее медленного, как бы угасающего дыхания. Он поклялся окружить ее безграничной лаской и заботой, на долгие годы увезти в мир целительно светлых комнат и парков, далеких от печальных воспоминаний; быть может, ему не стоило и жениться на Делии, а просто длить эту безмятежную любовь до тех пор, пока она окончательно не убедится, что в облике третьего жениха с ней рядом идет вовсе не смерть, а жизнь.
Когда он стал приносить Делии экстракты и эссенции, то решил, что старики обрадуются, напротив, они стали дуться, глядели молча, косо, и все же под конец смирялись и уходили, особенно когда наступало время проб, всегда в зале, почти в полной темноте, и надо было закрывать глаза, чтобы определить - после стольких колебаний, ведь речь шла о тончайших вкусовых оттенках, - на что похож новый кусочек сладкой мякоти, новое маленькое чудо на мельхиоровой розетке.
Вознаграждая внимание Марио, Делия соглашалась пойти вместе в кино или прогуляться по Палермо. Старики выражали ему все большую, понимающую благодарность всякий раз, как он заходил за ней в субботу вечером или в воскресенье утром. В то же время он заметил, что Делия страшно недовольна, когда старики остаются дома одни. Хотя и рядом с Марио она не скучала, но когда им случалось выходить вместе со стариками, веселилась от души, как в тот раз, когда они вместе ходили на Сельскохозяйственную выставку, просила купить ей пастилок и благосклонно принимала в подарок игрушки, которые на обратном пути не выпускала из рук, разглядывая их пристальным, немигающим взглядом. Свежий воздух хорошо на нее действовал; Марио заметил, как посвежела ее кожа, стала уверенней походка. Было жаль, что по вечерам она вновь возвращается к своим опытам, замыкается над бесконечными операциями с весами и щипчиками. Теперь конфеты поглотили ее настолько, что она совсем забросила ликеры; теперь она уже почти не давала пробовать новые образцы, не делилась удачами. Старикам на пробу она вообще ничего не давала; Марио безосновательно предполагал, что старикам просто не нравится любой новый вкус; они предпочитали обычную карамель, и, когда Делия оставляла на столе коробку, не предлагая и в то же время как бы предлагая им попробовать, они выбирали самые простые по форме, те, что уже пробовали, а некоторые конфеты даже разрезали, чтобы проверить начинку. Марио забавляло глухое недовольство, с каким Делия сидела за пианино, ее притворно безразличный вид. Было заметно, что у нее есть для него новости, в последний момент она приносила с кухни мельхиоровую розетку; однажды уже успело стемнеть, пока она играла, и она позволила Марио проводить ее на кухню - посмотреть новые конфеты. Она зажгла свет, и Марио увидел спящего в углу кота и тараканов, стремительно разбегавшихся по плиткам пола. Он вспомнил кухню в своем доме, матушку Седесте, посыпающую вдоль стен желтый порошок. В тот вечер у конфет был вкус мокко и необычный соленый привкус (там, где сам вкус уже, казалось, кончался), словно утаенная в самой глубине слезинка; глупо было думать, но он подумал о тех слезах, о той ночи, когда Роло плакал у дверей.