Грумы как раз заканчивали вечерний обход; многие двери уже были заперты, двор почти опустел. Однако из-за двери мастерской шорника просачивался свет и слышалось, как кто-то насвистывал внутри. Юноша наполнял ведра, качая воду из скважины. Он обернулся на стук копыт:
— Сэр? Вам помочь?
Элис подъехал ближе и спешился; свет фонаря упал на его лицо. Слуга изумленно выдохнул:
— Милорд?
Да, с годами его сходство с отцом только усилилось — и подтверждение этому ясно отражалось на лице парня.
— Да, я — Элис Линдон, — произнес он. Лучше прояснить ситуацию, чтобы бедняга не вообразил, что ему явился призрак.
— Вовремя пожаловали, милорд, — раздался голос со стороны, и на пороге шорницкой появился дородный мужчина. — Вы уж и не помните меня, милорд, но я…
— Трегвин, — перебил его Элис, протягивая руку для пожатия. — Как же не помнить, вы служили здесь конюхом, когда я уехал. Ваш отец обучал меня ездить верхом.
— Ага, милорд. — Конюх сжал его руку и крепко встряхнул. — Он умер недавно, в ноябре, и я заступил теперь старшим конюхом.
— Жаль, что его нет более, но он бы гордился тем, что династия Трегвинов не выпустила из своих рук бразды правления в усадебных конюшнях.
— В четвертом поколении, милорд. Но вам, верно, хочется подняться в дом, а не слушать здесь мою болтовню. Джимми, парень, сбегай-ка и доложи мистеру Барстоу, что его светлость уже дома.
Парнишка тут же сорвался с места, а Трегвин с Элисом пошли к арке.
— А я слыхал, было от вас вчера письмо, милорд, о том кораблекрушении. Крайне расстроился, как услышал: думаю, верно, вы потеряли друзей. — Элис промычал нечто нечленораздельное, выражая признательность. — Ее милость чуть удар не хватил. Не хуже, чем в тот раз, когда ваш отец почил. Так я слышал. — Его обычно богатый модуляциями голос на сей раз прозвучал бесцветно.
— Еще бы. Что ж, пойду и заверю ее, что жив и здоров, — так же равнодушно проронил Элис. — Доброй ночи, Трегвин. Завтра обязательно наведаюсь в конюшни.
Он завернул за угол — и сразу увидел перед собой замок. В 1670 году его предок маркиз Линдон расширил и укрепил главную башню, которая сильно пострадала от армии Кромвеля. Его внук добавил фасаду импозантности — в стиле начала восемнадцатого века, а последующие поколения перестраивали, улучшали, модернизировали, так что теперь вряд ли нашелся бы ценитель готики, способный отыскать в этом сооружении сквозной коридор, сырую темницу или руины башни на том месте, где им надлежит быть.
Элис вспомнил душещипательный роман Перси, утонувший в море: неужели она попытается переписать его? Он остановился, чтобы прислушаться к себе: его мысли о ней не должны вызывать ненужных эмоций. Как он мог так поступить — и как она могла не поставить его в известность? Каково это — блюсти себя в рамках светских приличий с мужчиной, который так жестоко лишил ее невинности?