Но, увидев, как на бедного евнуха наседают галдящие от возбуждения одалиски, Гульфем отбросила эту мысль. К кизляр-аге пару дней будет невозможно подступиться. Пришлось идти к валиде-султан.
Хафса с трудом сумела скрыть улыбку. Вот и вторая жена, которая могла бы быть первой, не окажись такой бестолковой. Не удержала Сулеймана в своих сетях, допустила в его постель Махидевран, вот и стала кума-кадиной – второй женой.
Махидевран, несмотря на то, что толстуха, и сейчас Гульфем опередила, она уже побывала у свекрови, услышала все, что хотела, о Хуррем, вылетела, как ошпаренная. Теперь эта пришла. Ей-то что?
Валиде не стала ждать, пока Гульфем придумает причину нежданного визита и наводящие вопросы, сама сказала:
– Повелитель сегодня позвал к себе новую наложницу. Ему так захотелось. А сплетни, что побежали по гарему?.. Мой сын тоже человек.
Честно говоря, ей даже понравилось, что Сулейман покраснел, – это значило, что у султана живое и горячее сердце. А что отдал его в этот день певучей девчонке, так это ненадолго. Но говорить этого невесткам не стоило, пусть помучаются.
– А тебе кто сказал?
– Махидевран. Эта ночь моя, она перекупить приходила.
Ого, как быстро они объединились!
– Ты продала?
Задумавшись, Гульфем не уловила подвоха в вопросе свекрови.
– Да.
– За что?
– Перстень большой. Ай, какая разница!
– Вот в этом твоя беда – дешево ценишь и султана, и себя. Махидевран ничего не жаль, чтобы мужа не упустить, а ты лучше перстень возьмешь.
– Но ведь он меня не звал сегодня.
– А Махидевран звал?
Гульфем чуть успокоилась, словно примирившись с неизбежным, села, вздохнула:
– Я не удержу, уже не та.
Вдруг, словно вспомнив, поинтересовалась:
– Где Повелитель мог ночью услышать стихи, которые Хуррем читала?
– Не знаю. Никто не знает. Разве только кизляр-агу спросить?
– Ой, на нем весь гарем повис с вопросами.
– Гарем подождет.
Валиде распорядилась срочно позвать евнуха; тот прибежал, привычно семеня ножками и отирая пот со лба:
– Замучили!
– Кизляр-ага, что Повелитель там говорил о стихах? Только не ври, вижу же, что знаешь.
Евнух шепотом рассказал о ночном происшествии.
Хафсу задело, что сын не поинтересовался по поводу рабыни у матери, попытался все решить сам. Не хотел спрашивать кизляр-агу – так почему не задать вопрос ей?
Да, получалось слишком много шума, на такой она не рассчитывала.
А Роксолану готовили для султана. Она сама была словно во сне, подчинялась, поворачивалась, поднимала руки, терпела, пока втирали в щеки румяна, пока сурьмили брови, рисовали на кистях рук узоры. Все вытерпела, а когда поднесли большое зеркало, чтобы полюбовалась, – заплакала, потому что отражение показывало совсем не ее, не Настю, не Роксолану, даже не жизнерадостную Хуррем, там стояла разрисованная кукла, которая, она это остро почувствовала, ни за что не понравится Повелителю. Значит, первая ночь станет последней, если вообще состоится.