В этом безудержном движении мы были приговорены к полной неподвижности: «Жаркий» со своими разобранными машинами и пассажиры, тесно расположившиеся в узком пространстве маленького миноносца, - около тридцати женщин и детей со своим скромным багажом. Устраивались, как могли, на палубе, в кают-компании, на койках кают и в кубрике.
В маленькой папиной каюте мы расположились на одеялах на полу, не боясь, что на нас наступят. Мы были «у себя», и, несмотря на голые, серой краской выкрашенные металлические переборки, несмотря на тесноту, я почувствовала себя в полной безопасности. На маленькой письменной доске перед иллюминатором стояла фотография Государя Николая Александровича в белой морской форме; над койкой - большая икона Спасителя. У этой иконы своя, уже длинная, богатая пережитым история.
Папа спас ее с тонувшей баржи при эвакуации из Одессы. Золотой венчик с нее содрал какой-то «воинствующий безбожник», который, не находя в ней больше ничего интересного, бросил ее в море.
Переход по Черному морю оказался исключительно тяжелым. Но, как это ни странно, мне кажется, что именно с тех пор зародилась во мне любовь к морю. Никогда не казался мне Божий мир таким беспредельным, как в те далекие дни на маленьком, переполненном народом «Жарком», когда, переступив высокий железный порог каюты, я поднималась по крутому трапу, чтобы взглянуть на кусочек голубого неба.
В кают- компании, на кушетке около двери, устроилась бездетная пара: пожилой доктор с женой, которые были со всеми знакомы. Спокойные, приветливые, они запечатлелись у меня в памяти, хотя я не запомнила их имен и впоследствии никогда их больше не встречала. И все же они послужили для меня примером, как можно оставаться самим собой даже в трудные минуты, когда судьба от нас не зависит.
Я помню, как Сергей Терещенко, который позже описал наши скитания в своей книге «Нищие рыцари», иногда останавливался, чтобы поговорить с доктором и его женой; помню его высокую фигуру и тот сказочный апельсин, который он вынул из своего мешка, чтобы дать его мне.
Обычно нас кормили рисом с обжаренным в луке корнби-фом, синие цилиндрические коробки которого виднелись везде. Не знаю, откуда пошли слухи, что на самом деле все это обезьянье мясо, что очень волновало деликатные воображения.
Мама объясняла, что, принимая в учет огромное количество этих консервов и их малую стоимость, аргентинский крупный рогатый скот гораздо больше соответствует их производству, чем африканские обезьяны. Но эти полные логики доводы ничего не изменили, и прозвище «обезьяна» так и осталось за ними. Вместо хлеба утром пекли лепешки к чаю, очень вкусные, как мне казалось.