Вот они, за тыном. Уже успели помыться, бреются, причесываются; один пожилой, тощий, в очках пишет письмо.
— Альберт, скажи, я все забываю, как называется эта большая гора у них?
— Эльбрус. Зачем тебе сдалась гора?
— Понимаешь, Альберт, я стараюсь, чтобы письма с фронта имели познавательную ценность для моих сорванцов. Я написал: «Мои мальчики, ваш папа уже видит| самую высокую вершину Кавказского хребта — гору...»! А теперь добавлю... «Эльбрус, покрытую, как и вершины Альп, вечными снегами». Тут нет обмана, правда, Альберт? Ведь мы увидим эту гору раньше, чем письмо! дойдет домой?
— Думаю, дня через два-три. Наступление развивается успешно.
Тот, что старательно причесывал свои реденькие светлые волосы, держа перед собой карманное зеркальце, вдруг запел приятным фальцетом шутливую песенку. Примерно так у него получалось:
Я сходил бы ночью к мельничихе,
У нее под корсажем такие булки и пышки...
Да боюсь я мельника, несносного грубияна,
У его дубинки такие шипы и шишки.
Вот какие песенки распевают... На меня, как говорится, ноль внимания. Очень хорошо. Значит, не бросаюсь в глаза, не вызываю подозрения.
В хате Иван Тихонович спросил не без тревоги:
— Как?
— Нормально, — ответил я.
— О чем говорят?
Я подробно изложил дядюшке содержание подслушанного мною разговора у немцев.
— Значит, как на экскурсию приехали,— покачал головой Иван Тихонович. — Гору Эльбрус им поглядеть захотелось... Оч-чень мне желательно увидеть, как они с этой экскурсии будут возвращаться.
Возвращаться будут не все...
Видно, как говорится в пословице, слова мои попали богу в ухо. Только я их произнес, как увидел в окошко, что с улицы к нам во двор торопливо входят гитлеровец и какой-то дядька.
— Садитесь за стол, — приказал я Ивану Тихоновичу Ничего не случилось, мы ужинаем.
Так за столом, аппетитно жующими нехитрую крестьянскую снедь, и застали нас немец и дядька, вошедшие в хату без стука.
— Тихонович, немедленно забирай свой плотницкий инструмент и айда с нами, — начальственным тоном объявил дядька. И строго посмотрел на меня: — А это кто у тебя?
— Племяш. Из тюрьмы вернулся.
— Ага! Ну и он пойдет с нами. Будет подсоблять.
Гитлеровец ничего не сказал, брезгливо раздувая ноздри, оглядел нашу комнатушку, вытер чистым платком пот на лбу и первый вышел из хаты. Не понравилось. Очень хорошо!
На улице нас ожидало человек десять станичников, в большинстве стариков и инвалидов. У всех были в руках Плотницкие инструменты.
Повели. Зачем им понадобились плотники? Неужели придется сооружать виселицу? Но оказалось, нас ждала куда более приятная и веселая работа: гитлеровцам нужны были гробы. Как только мы пришли к колхозным мастерским, нас встретил суровый толстый лейтенант в пенсне и, надо признаться, быстро и толково организовал производство. Все по конвейеру: одни отпиливали доски нужной длины, другие строгали их, третьи сколачивали заготовки. Видно, этот немец не первый день занимался похоронными делами. Мне выпало пилить доски, и я старался изо всех сил. Тут уж меня упрекнуть в саботаже нельзя было, даже рубашка взмокла, прилипла к телу. Никогда, пожалуй, я еще не работал с таким удовольствием и все подсчитывал, сколько гробов получается. Насчитал четырнадцать. Маловато... Но, как я узнал из разговора немцев между собой, гробы предназначались только для погибших офицеров, солдат будут хоронить навалом. Я вспомнил снайпера, которого видел на крыше соседнего дома. Наверняка его меткая пуля уложила кого-нибудь из тех, кому предназначались эти гробы.