Многие в Жако уже узнавали его в лицо как одного из людей Мартуса Рамена.
Отпустив бороду и усы, перестав стричь волосы и скрепляя их сзади шнурком, Верде, не особо стараясь, сильно изменился. Он одевался в черную рубаху, в которой становился одним из многих, и узнать в нем не расстающегося с доспехом и двумя мечами быстрого и яростного хана мог только тот, кто действительно хорошо его знал.
А таких людей здесь не было.
Порой Дайрут видел, как ему улыбались даже калеки и нищие, жизнь которых в это мрачное время совсем не располагала к радости. Его знали в лицо контрабандисты и воры, почтенные отцы семейств и юные девушки, ему радовались, и это каждый раз становилось открытием для Дайрута, привыкшего за последние годы приносить только боль и ужас.
— Уважаемый, — осторожно окликнул его кто-то из темного переулка.
Задумавшийся Дайрут не сразу понял, что обращались к нему — он шел по узкой улочке, одной из нескольких, соединявших базарную площадь с кварталом постоялых дворов и конюшен.
Дома здесь были высокие, до трех, а то и четырех этажей, и узкие, а между ними оставались проходы, в которых легко бегать мальчишкам, но никак не разойтись двум воинам в кольчугах.
Присмотревшись, Дайрут увидел человека в темном балахоне.
— Да? — спросил он, не делая, впрочем, даже шага в направлении подозрительного незнакомца.
— Вы ведь из людей Мартуса, не так ли? — спросил человек в балахоне.
— Я из горожан, — осторожно ответил Дайрут.
У него появилось желание вытащить незнакомца под свет заходящего солнца и присмотреться к нему, но что-то внутри подсказывало, что это может оказаться не таким простым делом.
— У меня есть сообщение для Мартуса, — доверительным тоном заявил незнакомец. — Но мне нежелательно показываться на улицах этого города, а потому я прошу вас взять у меня послание и передать ему.
Теперь Дайруту было совершенно ясно, что есть в этом деле некая гнильца.
Если человеку нежелательно появляться в Жако, а он вдруг оказывается в центре города — значит, он врет.
Неподалеку от Верде скрипел тележкой старьевщик, вполголоса ругавшийся и то и дело сплевывавший в сторону. Локтях в сорока играли несколько детей — они кидали что-то на расчерченные доски мостовой и орали так, словно наблюдали за казнью известного на весь город преступника.
— Кинь сюда свое послание, — попросил Дайрут. — Я передам его Мартусу.
— Я не могу, мои руки слишком слабы, — пожаловался незнакомец. — Подойди ближе, ты молод и здоров, для тебя это ничего не значит.
Судя по голосу, человек не был слишком уж стар.
Дайрут поколебался, но любопытство оказалось сильнее.