Хмурый поднимается; он стоит лицом ко мне, нас разделяет одно кресло и пять световых лет.
— Все же придется тебе воспользоваться предложенной постелью, — усмехается он. — Я вижу, коньяк тебе не на пользу.
— Вечно хватаешься за тот конец, что полегче. Вот и сейчас: то, что ты видишь, я чувствую.
— Приятное чувство?
— Приятный вопрос. Веди!
Хмурый отводит меня в крохотную спальню и, когда я вытягиваюсь на постели, заботливо укрывает одеялом.
— Что будет в третий раз? — удерживаю я его за руку.
Ему ясен смысл вопроса. Задумавшись на миг, он мрачно роняет:
— Не завидую я тому типу в больнице.
— Нет? — резко переспрашиваю я.
— В данный момент — нет. — С этими словами он направляется к двери.
— Эй!
Хмурый оборачивается с порога, но не подходит ко мне.
Голова гудит, кровать подо мной плывет, потолок тоже начинает кружиться, грозя рухнуть вниз. Я забываю, что хотела сказать. Сглатываю комок в горле — раз, другой. Хмурый выходит из комнаты.
Слабым движением руки Мартин дает понять, что узнал меня. На разбитом, сплошь в ссадинах и кровоподтеках лице подрагивает мускул. Я ласково касаюсь его плеча. Надо бы сказать ему что-нибудь, но мысли мои настолько неуместны, что лучше уж помолчать. Не хочется волновать парня, но, с другой стороны, если самой не упоминать о случившемся и не задавать вопросов, то о чем, спрашивается, с ним говорить? Возможно, он и не помнит, что с ним произошло.
— Рада, что тебе получше, — осторожно начинаю я.
Мартин берет меня за руку; видно, ему тоже хочется поговорить со мной.
Подходит сиделка и деликатно отстраняет меня от койки брата. Попрощавшись с Мартином, я лечу по коридору: надо наведаться еще в две больницы.
Круз вроде бы спит. Я-то убеждена, что он в беспамятстве, но врач категорически утверждает: раненый спит, набирается сил после операции. Пожалуй, завтра можно будет с ним поговорить, но я должна быть готова к тому, что выздоровление потребует времени и не один месяц понадобится, чтобы Круз вновь обрел прежний облик. Слова звучат утешительно, однако стоит взглянуть на Круза, и сердце мое сжимается от жалости. Эти несколько месяцев покажутся ему вечностью, и я твердо решаю не бросать его в беде. Попросту не имею права.
Третий визит — к подстреленному мной бандиту. В больнице, где он лежит, не так уютно, как в двух первых, да и персонал в огороженных решетками, тщательно охраняемых коридорах тоже облачен в иную униформу.
Бандюга бледен, плечо и нога его в бинтах, из капельницы, подвешенной над койкой, в вену поступает кровь. При виде меня лицо его искажается злобой.