Такой мне представлялась жизнь любого схожего с этим молокососа, но этот выделился теперь из ряда других, стал для меня особым персонажем, благодаря присутствию рыжеволосой женщины, которая продолжала с ним говорить. (Наскучило повторять, но вот проплыли еще две клочковатых тучи. Думаю, что тем утром я ни разу не взглянул на небо, ибо, став свидетелем странной сцены, не мог оторвать глаз от мальчика и женщины и ждал, смотрел и...). Короче говоря, юнец явно волновался, и было нетрудно догадаться, как все начиналось если и не десятью минутами, то получасом раньше. Мальчик очутился на самой оконечности острова, увидел женщину и обалдел. Женщина это ожидала, ибо пришла сюда в ожидании этого, а, может, мальчишка появился тут раньше, она увидела его с балкона или из машины и подоспела, завязала разговор в уверенности, что он ее убоится и не посмеет удрать и останется, да еще будет петушиться и дерзить, изображая бывалого бонвивана. Дальнейшее было на виду, ибо все происходило в каких-то пяти шагах от меня и можно было проследить все фазы игры, забавного поединка, привлекавшего и интриговавшего именно своей развязкой. Мальчик, конечно, может улизнуть под предлогом какого-нибудь уже обещанного свидания или дела, - он пойдет прочь, спотыкаясь, но изо всех сил стараясь скрыть смущение и шагать вразвалку; захочет скорее выйти из-под огня убийственно насмешливых глаз женщины. Однако он может и остаться, как завороженный удавом кролик, и женщина, почувствовав силу, станет нежно гладить ему щеки, ерошить волосы, не нуждаясь в словах, а затем возьмет под руку и уведет с собой, хотя еще до того он с некоторой заминкой, выдающей душевные колебания и страх перед любовной авантюрой, может осмелеть, обнять ее за талию и поцеловать.
Все это могло произойти, но еще не происходило, и Мишель, предвкушая события, сидел на парапете, ждал, почти инстинктивно подготовив фотокамеру к моментальному снимку, чтобы успеть запечатлеть живописную картинку: безлюдный уголок острова и необычная парочка, ведущая интимный разговор.
Удивительно, что эта сцена (ничего ведь особенного: оба персонажа не по возрасту молоды) обладала какой-то тревожащей аурой. Мне подумалось, что это сугубо мое ощущение и что если удастся сделать снимок, он все вернет к незамысловатой первозданности. Потом мне захотелось узнать, о чем размышляет человек в серой шляпе, сидящий за рулем машины, которая стояла на набережной у моста в скверике, и читающий газету. Я только что его обнаружил, ибо люди, сидящие в автомашинах, почти исчезают, растворяются в этой личной каморке, обретающей великолепие лишь в движении, перед лицом опасности. И тем не менее машина была здесь все это время, формируя (или деформируя) островной пейзаж. Ведь сказать Машина все равно что сказать фонарный столб или садовая скамейка. Совсем не то, что ветер и солнечный свет, всегда новые в наших глазах и ощущениях, как и этот мальчик с женщиной, возникшие здесь для того, чтобы изменить здешний вид, представить мне остров по-новому. Впрочем, вполне допустимо, что мужчина с газетой тоже следит за происходящим, и, как и я, улавливает нечто злонамеренное в этом затянувшемся действе. Вот женщина мягко повернулась, и мальчик оказался между ней и парапетом, и я увидел их в профиль. Он стал выше ростом, но не намного, она все равно была больше и словно птица парила над ним (ее внезапные смешки были как встрепеты крыльев), усмиряя его своим присутствием, смехом, взмахами рук. Чего еще ждать? Диафрагма шестнадцать, в кадр не попадала та страшная черная машина, но непременно должно было остаться дерево, оживлявшее слишком серый фон...