Хотя… о визите к психиатру дамы тоже не знали. В курсе была только ближайшая подруга. Может, Тата с родней вообще не слишком откровенничала? Тем более, что там и так забот хватало: кроме племянницы-сироты, у тетки имелся обожаемый сынуля. Удобно устроившись на материнской шее (бабушку оседлать как-то не удалось), он уже который год дожидался, пока человечество наконец признает его, сынулину, гениальность. Не то в литературе, не то в музыке, не то в духовных исканиях. А может, и не дожидался, просто паразитировать на материнском сердце гораздо удобнее, чем делать что-то самому.
На этом фоне, конечно, жизнь Таты выглядела абсолютно прекрасной. Даже более чем.
В свое последнее утро она посетила женскую консультацию, получила справку о беременности, засияла (по словам врача и медсестры) от счастья, подробно записала все рекомендации, взяла направления на анализы (все бумажки аккуратно лежали в кармашке сумочки), позвонила мужу и… поехала почему-то не домой, а в бабушкину квартиру, где жила до свадьбы.
…Часа через три-четыре один из местных собачников наткнулся на ее тело.
Разбилась она сильно, но других повреждений нет: ни синяков необъяснимых, ни ссадин, ни — боже упаси! — уколов. Ничего. Немного порвана рубашка на груди, но Тата падала вдоль соседних балконов, а там из каждого второго чего-нибудь торчит: бельевые рамы, цветочные горшки, лыжи…
Консьержка из соседнего дома уверяет, что посторонних никого не видала. Только вскоре после Таты в подъезд зашел ее муж.
Восхитительно. Вот только в квартире никаких следов чужого присутствия. Если кто-то и был, не по воздуху же он летал! На кухонном столе еще теплый заварочный чайник, две чашки — из одной пила сама Тата, другая чистая. Окно распахнуто, снегу рядом намело, подоконник тоже мокрый, так что следов не густо. На подоконнике отпечаток — смазанная ладонь (точнее, пол-ладони), рядом вроде бы след колена. Как будто она вставала на подоконник и опиралась растопыренной пятерней. Рамы практически чистые: не цеплялась, не хваталась, не упиралась. На рубашке и джинсах тоже ничего постороннего: ни ворсинок с чужой одежды, ни микрочастиц от бейсбольной биты (или хоть разводного ключа) — ничего. Спереди, конечно (падала-то на грязный асфальт), всего навалом: вековой мусор пополам с растаявшим снегом — каша, одним словом. Под ногтями чисто, только на правой руке немного голубиного пуха — там, где Тата упала, незадолго перед тем какая-то собака или кошка голубем пообедала.
В крови ни малейших следов алкоголя, наркотиков или еще чего-нибудь постороннего. Не пила, не курила, не нюхала, не кололась… Тихая девочка.