Командир решил использовать выдавшийся продых на учебу, на ремонт техники. Хотелось ему разобраться с последними жертвами, попытаться найти причины поражений и вычленить крупицы успехов. Кроме того, хотелось все же заставить летчиков и штурманов использовать самолетные рации в полете для управления группой и связи с землей. Полетать с недоучками.
Планируя «академию», думал, что в любое время можно от слов перейти к делу, к войне.
Уже затемно Наконечный заканчивал командирский разбор последних боев. Все, что нужно было ему сказать своим подчиненным, он сказал. И теперь слушал, что говорили другие.
…Говорил комэск-5 — старший лейтенант Русанов:
— Почему меня и летчиков обязывают бомбить с высоты четыреста-шестьсот метров? Это мне невыгодно. Во-первых, самолеты идут в зоне пулеметного и винтовочного огня. Во-вторых, это самая выгодная высота для применения автоматических малокалиберных зенитных пушек. Кроме того, штурманы ругаются: сложно прицеливаться — мало́ время наблюдения цели в прицеле. У меня в эскадрилье все самолеты повреждены пулевыми попаданиями или осколками снарядов МЗА[3]. Давайте поднимем высоту бомбометания до полутора-двух тысяч метров, и дело пойдет лучше. А если это нельзя, то надо бомбить с высоты двадцать-пятьдесят метров по прицелу летчика. Уверяю, потери будут намного меньше.
Наконечный знал, что военная служба, а война в особенности, не терпит нерешенных вопросов. Оставив людей без ответа, он не будет иметь морального права посылать их в бой. Но с ответом не торопился, рассчитывая своим молчанием кого-нибудь еще вынудить на откровенный разговор.
— Товарищ командир, разрешите? — поднялся старший лейтенант Горохов.
Наконечный кивнул головой.
— Немецкие истребители приспособились к нашей однообразной тактике. Узнали, что наш самолет имеет только один верхний турельный пулемет нормального калибра, и начали бить нас снизу. Только мы в своей эскадрилье потеряли от таких атак три самолета, экипаж, и один штурман ранен. Когда мы идем на высоте четыреста-шестьсот метров, то немецкие летчики, обнаружив нас, переходят на бреющий полет, разгоняют скорость побольше, а потом, подойдя на близкое расстояние, делают под наш строй горку и расстреливают тот или иной самолет по выбору, в упор. «Мессера» на фоне земли штурманы видят плохо, истребителей прикрытия нет, а мы как на блюдечке.
Слушая старшего лейтенанта, командир полка почему-то думал о том, что Горохов сейчас своим крупным телом как бы заслонял полк от дальнейших ошибок. Певучая, чуть с заиканием, речь текла плавно. Лобастая голова на короткой шее, спокойное лицо, прямой взгляд — все говорило об уверенности в правоте произносимых слов.