- А вы мне в ответ расскажете, как прошли гастроли, обещаете? Чем вас поразил Север? – и, чуть помолчав: - Может быть, когда-нибудь течения наших океанов и сольются?
- Может быть, - согласилась она, помолчав. – Ой, бегу, отправляемся. Иван Всеволодович, приложите телефон к щеке, я вас поцелую, - и, не ожидая исполнения, громко чмокнула в свой. – До свидания, пожелайте мне счастливого пути и удачных гастролей.
- Ни пуха, ни пера! – прокричал он, словно видел её убегающей.
- К чёрту! – и отключила телефон.
Подбежала к тронувшемуся поезду и с помощью проводницы взобралась в вагон. В тамбуре постояла, выглядывая из-за её спины, будто хотела увидеть провожатого, потом, успокаиваясь, перешла к противоположной двери и, глядя на убегающие назад вагоны соседнего состава, пыталась представить себе Ивана Всеволодовича таким, какой он есть теперь, и что он станет делать, проводив её на далёкий Север. Но в смятенной памяти возникала только фигура на тротуаре, мокнущая под чужим дождём. После каждого разговора с ним возникало неприятное чувство, будто её обволакивают липкими стесняющими нитями, словно закоконивают душу, и она всячески сопротивляется, не желая терять ни толики свободы, которой хочет распоряжаться сама, по собственному усмотрению как Лилит. Ладно, что было, то было, что будет, то будет – его удобная хилософия. Энергично потерев виски ладонями, пошла в вагон к соратникам по ссылке.
В плацкартном вагоне им досталось шестиместное отделение, на шестом месте никого не было. Четверо уже распластались в ожидании убаюкивающей качки.
- Дормидонт Егорыч, есть что-нибудь дерябнуть, а то душу жжёт, - Мария Сергеевна села на полку напротив лежащего с закрытыми глазами предводителя творческого вояжа по отсталым северам.
Тот мигом сел, нашарил в уткнувшейся в угол сумке приятные гладкие овалы стеклянной посудины, хранящей остатки «Особой» гадости.
- Сейчас мы её затушим, - пообещал помощнице, - тебе на сколько пальцев? – чуть наклонил горлышко сосуда с жидким джинном над её чашкой.
- Чтобы враз вдарило и – в отключку. – Ей сейчас хотелось только одного: забыться, забыться, забыться, и чтобы не было никакого телефонного разговора, и не было и нет дальневосточного дьявола, и нет её, не знающей, чего хочет и зачем шевелит устоявшийся было омут. Туда, с головой? Ни за что! – Добавь, - попросила бесшабашно, когда вагонный целитель нацедил ей на два пальца, а себе, за компанию, на три. Пьяница нетерпеливо подняла чашку: - За твоё и наше! – и лихо, в два глотка, влила в себя эликсир отупения. Сразу же закашлялась и, зажимая нос пальцами одной ладони, другой замахала, требуя закусь. Сметливый напарник тут же сунул ей солёный огурец и подвинул ближе солёное сало, и ухватил свою чашку.