Он опять переключил терминал на волну Эроса. Станция под ним потрескивала и бормотала, из нее исходили низкие протяжные звуки, похожие на запись песни китов. После сердитых разговоров и помех голос Эроса звучал покоем. Миллер задумался, какую музыку сотворила бы из него приятельница Диого. Кажется, медленные танцы — не их стиль. В пояснице возник раздражающий зуд, и он поерзал в скафандре, пытаясь почесаться. Сам не заметил, когда появилась улыбка. И вдруг рассмеялся. На него накатила волна эйфории.
Во вселенной существовала нечеловеческая жизнь, и он оседлал ее, как клещ — собаку. Станция Эрос двигалась собственной свободной волей и силой невообразимых механизмов. Он не помнил, сколько лет не чувствовал трепета. Он забыл это чувство. Он развел руки в стороны, словно мог объять бесконечный темный вакуум под собой.
Затем вздохнул и вернулся к кораблю.
Под его надежной обшивкой он снял вакуумный скафандр и подключил к восстановителю воздуха. Даже маломощная система жизнеобеспечения справится за час, если ей приходится обслуживать всего одного человека. Корабельные аккумуляторы заряжены почти на полную. Его терминал дважды гуднул, напоминая, что опять пора принимать средства против рака. Который он заработал на Эросе. И который останется с ним до конца жизни. Хорошая шутка.
Термические заряды хранились в грузовом трюме: серые прямоугольные ящики, в длину примерно вдвое больше, чем в высоту, они напоминали кирпичи в известке из серой связывающей пены. Двадцать минут ушло на обыски шкафов, но он все же нашел баллон, где еще остался растворитель. Спрей пахнул озоном и смазкой, твердая розовая пена расползалась под ним. Миллер присел на корточки рядом с минами и съел пайковую плитку, довольно убедительно имитировавшую вкус яблока. Джули сидела около него, положив невесомую голову ему на плечо.
Миллер несколько раз заигрывал с верой. Большей частью в молодости, когда хотелось все испытать. Потом еще раз — когда стал старше, мудрее, поизносился и пережил сокрушительную боль развода. Ему была понятна тоска по чему-то большему, по великому и милостивому разуму, способному взирать на мир с такой высоты, что с нее незаметны мелочность и злоба и все видится таким, как надо. Он и посейчас испытывал эту тоску, только не мог заставить себя поверить, что это правда.
И все же, не исключено, существует нечто вроде плана. Может, вселенная поместила его именно туда, куда нужно и когда нужно, чтобы он сделал то, чего не сделал бы никто другой. Может, вся его боль и страдания, все разочарования и разъедающие душу годы возни с худшими отбросами человечества были для того, чтобы привести его сюда, к этой минуте, когда он ценой своей жизни готов купить человечеству малую отсрочку гибели.