Народная молва и перья современного «креативного класса» сделали князя своеобразным «вождем» русского язычества, воина, который мечом (против меча же) преградил путь «византийскому владычеству». На самом деле все много проще. Имело место соперничество сильных правителей. Изяслав желал приумножить свои владения, Всеслав – свои владения отстоять, ну а при случае и оттяпать что-нибудь от Киева. Видимо, «сепаратизм», или, другими словами, стремление к независимости, здорово поддерживался самими полочанами… Полоцк, как уже говорилось, был вечевым городом, а Полоцкое княжество утратило независимость на очень небольшой срок – фактически входило в состав Киевской Руси только при правлении Владимира I, а затем снова получило своего князя, да еще из потомков прежнего правителя. Ситуация была схожа с Новгородской землей, которая осознавала нужду в княжеском институте власти, но не являлась в то же время типичным удельным княжеством Киевской Руси. При этом в сравнении Новгорода и Полоцка различия в особенностях были закономерны – это были земли двух разных, хоть и соседских, племенных союзов – словен и кривичей. То есть традиционно-обычаевое право у них наверняка имело свои особенности. С некоторой натяжкой можно связать «византийское влияние» с формой правления условно «самодержавной» и условно же с «демократическо-вечевой» связать «родноверие». Но насколько последнее было способно объединить разные славянские племена в единое государство – большой вопрос. Несмотря на значительную автономность, значительные политические и материальные ресурсы, Новгород так и не стал «центром кристаллизации» русской государственности, хотя имел для этого, казалось бы, все основания. Крайне наивно представлять Всеслава-Чародея как «знамя» русов в борьбе против «христианской оккупации». Для того чтобы увидеть в разрозненных русских княжествах прообраз будущей гигантской страны, мало было быть «волхвом», надо, наверное, было включить «режим Бога». Но и «христианская оккупация» также не носила организованного характера, о чем вполне убедительно пишет Ключевский. Она не выходила за рамки обычной миссионерской деятельности, которая велась Византией по всему миру. То, что киевляне, а точнее, самая высшая знать – ничтожно тоненькая прослойка, – вдруг стали исповедовать другую веру, в те времена не могло быть причиной гражданской войны. (Другое дело – XVI век!) Разница между Всеславом и его дядьями была лишь в том, что собственно Всеслав исповедовал традиционную славянскую веру, а киевские князья – веру во Христа. Нам ничего не известно о том, чтобы киевляне склоняли его принять христианство, хотя возможность его крестить, даже против его воли, у них была. Все-таки год он провел в роли «политзаключенного». Да и сам Всеслав если не способствовал, то по крайней мере никак не противился строительству в Полоцке православного храма Святой Софии и деятельности соответствующей епархии. Ореол славянского борца с византийским влиянием Всеславу приписан, вероятно, значительно позже. «План Всеслава» даже в отдаленной перспективе не предполагал масштабных «объединений», кроме, может быть, каких-то торговых союзов. Всеслав не страдал мегаломанией, его даже не привлекал Киевский престол, который он принял «вынужденно» и с которого ушел добровольно, не желая отстаивать чужие, с его точки зрения, интересы. При всем этом Всеслав был все-таки талантливым политиком и, скорее всего, популярным в народе, иначе не княжил бы он без малого 50 лет с короткими перерывами на тюремное заключение и изгнания. Это был политик-прагматик, умевший ловко маневрировать между интересами соседей, не уклонявшийся, если надо, от демонстрации силы и укреплявший по мере возможностей свое небольшое, но гордое княжество. В этом смысле его в чем-то можно даже сопоставить с нынешним белорусским лидером, фигурой тоже крайне мифологизированной, которой приписывают совершенные нелепости от криптокоммунизма до какого-то славянского национализма, в то время как большинство его шагов достаточно заметно диктуются политическим прагматизмом и нежеланием попасть в зависимость от более сильных соседей, вот только Полоцкое княжество с тех пор прибавило в размерах, а граждане пересели с лошадок на немецкие и французские автомобили.