Сивой достал один из своих многочисленных немецких портсигаров, извлек папиросу и протянул ее Белоконю вместе с трофейной зажигалкой.
– Покури, старшина, – сказал он. – Покуримши оно легче.
Табак у немцев был не ровня солдатской махорке – у него даже вкус имелся.
– А если пожрать нормально – еще легче, – проинформировал Сивой. Судя по усыпавшим его гладкий череп шрамам, уголовник десятки раз приходил в себя с разбитой головой и теперь точно знал, о чем толкует. – Да только где ж тут нормально пожрешь?..
– Фашистского пайка тебе мало? – спросил Белоконь.
– У них здесь один мед и шоколад, сам знаешь. Все тает, течет, скоро задница от них слипнется… Мяса бы с кашей или супец какой… Видать, давно немчуре хавчика не подвозили. Эх, что за жисть пошла! Ни помыться, ни побриться, вонища, вши заели…
– Какие уж вши, – с сомнением сказал Белоконь. – Меня никто не заедает, тебя и подавно не заедят.
Но Сивому, похоже, хотелось просто поныть.
– В баньку бы! – жалобно проговорил он. – Все бы отдал за баньку! И морду бы поскоблить! В этой щетине еще жарче-то…
– После войны помоешься, – мрачно ответил Белоконь, терзаемый схожими желаниями. – А бриться… ну, брейся, никто не запрещает.
– Так ведь нечем, старшина! Своего инструмента нет, у немчуры какие-то фитюльки вместо бритв… Может, у тебя какая бритвочка имеется?.. Сыграл бы портсигар против бритвы? Ты только не вспыли, я просто спрашиваю!
Последние слова Сивой произнес очень поспешно.
Портсигар… Сперва этого добра хватало у гниющих на солнце фрицев. Потом перестало хватать. Белоконь даже не пытался пересилить себя и взять папиросы у мертвых, так и вертел самокрутки. Сбор трофеев на занятой высоте его не интересовал. Старшина был слишком занят – он переживал за своих женщин. Думал о них, когда рыл землю, грезил, когда проваливался в тревожный сон…
Все, что он добыл для себя, – губная гармошка да карманная библия на немецком. Эти вещи лежали на нарах, Белоконь дважды на них засыпал, прежде чем заметил. Гармошка была нестандартной – на ней были изображены бегущие олени и заходящее солнце. Библия была напечатана на очень хорошей бумаге. Белоконь оторвал и выбросил переплет и с тех пор приобщался к религиозным таинствам через легкие – сворачивая самокрутки. Если подумать, это был самый короткий путь.
В мрачные минуты душевной тоски Белоконь извлекал из гармошки с оленями тоскливые всхлипы и нечеловеческий вой. Она приглянулась Сивому, западавшему, как ворона, на все блестящее. Белоконю гармошка нравилась, но не настолько, чтобы не обменяться на что-нибудь полезное. Да хотя бы на хороший портсигар с папиросами. Но Сивой, несмотря на то, что портсигары достались ему даром и было их у него штук десять, вот так запросто меняться не хотел. Уголовнику это казалось какой-то дикостью – взять и обменяться. Он предлагал играть в карты, биться об заклад, кидать монетку – делал все, чтобы у него была возможность получить предмет без обмена. Причем по лагерной привычке норовил взять Белоконя наглостью. А как насчет сыграть, начальничек? Не боишься, мол?.. Белоконь между тем был на грани помешательства от событий последней недели. После второго такого наезда он сорвался. Белоконь схватил саперную лопату и погнался за шустрым уголовником – наверное, хотел зарубить. Гонял он его недолго – успокоился, обежав большую часть траншей. С тех пор Сивой очень явственно чувствовал в Белоконе силу и вел себя не так нахально, как с остальными. В глазах уголовника новоиспеченный старшина встал на одну ступеньку с начальниками – Титовым и Гвишиани.