— Да, Николай Александрович! — Два актера, только что со сцены, в ботфортах, в плащах, наспех накинутых поверх театральных костюмов, устремились по улице, через дорогу, к находившемуся там стеклянному заведению.
Николай Александрович смотрел им вслед.
— Когда-то считалось невозможным появиться актеру в публике, если он занят в спектакле. Но сейчас уже трудно определить, где актеры, а где публика, они, так сказать, смешались в нечто одно, и если вы это поймете…
— Я попробую, — сказал Геннадий.
Начались репетиции.
Актеры с тетрадками расположились на пустой сцене, на стульях, расставленных полукругом, и здесь же поставлен был столик с лампой — для режиссера, но Геннадий за ним почти не сидел — ходил, иногда присаживался на какой-нибудь свободный стул, где придется.
Чеховский Треплев готовил свой домашний спектакль, ждал Нину Заречную, волновался. Олег Зуев читал по тетрадке:
— «Поднимем занавес ровно в половине девятого, когда взойдет луна… Если
Заречная опоздает, то, конечно, пропадет весь эффект. Пора бы уж ей быть. Отец и мачеха стерегут ее…»
— Вот с этого места: «Любит — не любит», — предложил Геннадий. — Дайте реплику ему.
Девушка-помреж прочла:
— «Ты вообразил, что твоя пьеса не нравится матери, и уже волнуешься и все. Успокойся, мать тебя обожает».
— «Любит — не любит, любит — не любит», — произнес Олег.
— Погоди, не торопись, — поднялся Геннадий. — «Мать тебя обожает». Смешно! Ты-то знаешь, что это не так…
Все это слушали молча, с тетрадками на коленях, дожидаясь своей очереди, исполнители других ролей, и среди них — Арсеньева Зинаида Николаевна. Лицо ее выражало покорное терпение. Рядом с ней сидела молодая актриса, одна из тех, чьи фотографии демонстрировал Геннадию умудренный Николай Александрович: «Эта несколько холодней, но, как видите, хороша». Актриса была действительно хороша собой; холодность тоже присутствовала и в данном случае относилась к репетиции и режиссеру: обе актрисы, как, впрочем, и остальные, внимали происходящему с терпеливо-скучающими лицами экзаменаторов…
Одно из лиц было, однако, добрее, на нем был свет благожелательности и внимания. Но, вероятно, в каждой экзаменационной комиссии находится человек, готовый ободрить или подсказать. В данном случае это был актер на роль Тригорина, Павел Афанасьевич Платонов, тот самый, который, по уверению главрежа, может сыграть все. С ним сидела худенькая некрасивая женщина лет тридцати, его жена, тоже с тетрадкой — ролью Маши…
— «Видишь, моя мать меня не любит, — говорил Треплев — Олег Зуев. — Еще бы! Ей хочется жить, любить, носить светлые кофточки, а мне уже двадцать пять лет, и я постоянно напоминаю ей, что она уже немолода… Она знает также, что я не признаю театра. Она любит театр, ей кажется, что она служит человечеству, святому искусству, а по-моему, современный театр — это рутина, предрассудок…»