— Таким образом он может увидеть нас, если захочет.
Потом он добавил:
— А скажите, он не сочтет меня нескромным, как вы думаете?
Мы успокоили его уверением, что поведение его вполне корректно. Море ведь открыто для всех и каждого.
Этот легкий обход удлинял круговой рейс Дэвидсона приблизительно на десять миль, но так как дело шло о плавании в тысячу шестьсот миль, то это не имело большого значения.
— Я предупредил своего арматора, — говорил нам щепетильный капитан «Сиссии».
Его арматор был похож на старый лимон. Он был маленький и сморщенный, что может показаться странным, так как китаец обычно растет в вышину и в ширину одновременно со своим капиталом. Служить в китайской фирме отнюдь не неприятно. Если китаец убедится в вашей честности, его доверие не имеет границ. Вы уже не можете поступить дурно. Старый гражданин Небесной империи с живостью закивал Дэвидсону:
— Отлично, отлично, отлично! Делайте, как считаете лучшим, капитан.
Вопрос был покончен. Не совсем, впрочем. От времени до времени китаец спрашивал Дэвидсона:
— Ну что, белый все еще там, а?
— Я его никогда не вижу, — вынужден был признаться Дэвидсон своему арматору, который молча его рассматривал через круглые очки в роговой оправе, слишком большие для его маленького, старческого личика. — Я его никогда не вижу.
Порою он говорил мне:
— Я убежден, что он там. Он прячется. Это ужасно досадно.
Поведение Гейста несколько обижало Дэвидсона.
I — Странно! — продолжал он. — Из всех людей, с которыми я разговариваю, никто никогда не спрашивал меня о нем, кроме моего китайца… и Шомберга, — добавлял он после короткого молчания.
Черт возьми! Шомберг расспрашивал всех и обо всем, а затем умел придать полученным сведениям самый скандальный смысл, какой только могла изобрести его фантазия.
Он подходил к нам время от времени; его моргающие и заплывшие жиром глазки, его толстые губы и даже густая борода казались исполненными злобы.
— Добрый вечер, господа. Всем ли вы довольны? Да? Отлично! Что я слышал? Джунгли дошли до хижин в бухте Черного Алмаза? Право! Вот наш директор превращен в отшельника в пустыне. Что он может там есть? Вот что я желал бы знать.
И когда какой-нибудь новичок спрашивал с законным любопытством:
— Кто это — директор?
— Ах, это один швед.
И он вкладывал в эти слова такое значение, словно говорил:
— Один разбойник.
— Он здесь хорошо известен. Это стыд заставил его сделаться отшельником, как черта, когда он попался.
Отшельник. Это было последнее из более или менее остроумных прозвищ, которыми награжден был Гейст во время своих бесплодных странствований в той части тропической зоны, где оскорбляла слух дурацкая болтовня Шомберга.