– А в этом доме на третьем этаже живет собака, которая пока спит является не просто собакой, а СОБАКОЙ ПРОФЕССОРА ПРЕОБРАЖЕНСКОГО. И так ей интересно, что спит она двадцать три часа в сутки. Что бы ее хозяин с ней не делал, даже кофе пробовал ее поить – бесполезно. Раз в день проснется, выйдет во двор, сделает все свои дела и назад на свой коврик. Представляешь?
За сей поучительной беседой мы в тот день спустились к самому подножию. Путь этот венчал то ли магазинчик, то ли галерея, сейчас не вспомню, в витринах которого притаились еврейский портной и Проня Прокопивна, играющая на рояле. Это были, конечно же, манекены, но в человеческий рост. Особенно умилял бант на талии барышни, огромный, почти как на кимоно у гейш. Бабушка Лу, ласково погладила стекло и шепнула:
– Ничего, скоро отдохнете.
Я удивилась.
– А чему ты удивляешься девочка? Эти двое – лучшие из своего клана. Они согласились позировать туристам только с условием, что три недели в году им предоставят оплачиваемый отпуск.
– Оплачиваемый? Отпуск? Манекенам?
– Ну деньги им предположим не нужны, – улыбнулась бабушка Лу. – Но хозяйка каждый год запаковывает их в большой деревянный ящик и отправляет в Сочи к своей сестре. Там они загорают, набираются сил и возвращаются вполне себе довольными и жизнерадостными.
– Ммммм… – только и могла я сформулировать ей в ответ.
А потом бабушка Лу умерла. Нет, не сразу после этой нашей прогулки. Детские часы удивительно устроены, сейчас я думаю, что прошло чуть больше восьми месяцев – с лета до следующей весны. На ее высохшее тело, одетое во что-то очень странно-малиновое с перьями, падал мокрый снег. Провожающие зябко ежились и прятались под цветастыми зонтиками. Помню, что я не столько огорчилась, сколько разозлилась. Выходит, что никакая она не русалка; выходит, что она все наврала. И про дракона, и про гнома и про торговцев снами. Первый раз в жизни меня предали – так я решила. И единственно возможным способом отомстить за предательство было – забыть все.
Все, значит все, – говорила я себе каждый день до самого лета.
Я сказала – все, – напоминала я себе, слоняясь по одуревшему от жары городу.
Хватит уже, – ругалась я на себя, тревожа кроссовками опавшие листья.
И только к концу осени я смогла заплакать. Мои слезы смешались с ноябрьским дождем, а сердце болезненно сжалось. Кажется, именно той осенью я повзрослела.
Всю зиму и начала весны я грустила. Родителей пугало то, что я почти перестала есть и бегать, а вечерами сижу с выключенными лампами и смотрю на улочки, залитые тусклым светом фонарей, но они ничего не смогли поделать. Мама пожимала плечами, папа чесал в затылке, а вместе они решили, как и все родители, которые на все согласны лишь бы не вникать в проблемы детей, – переходный возраст.