Быть одному — значит отринуть ближних. Быть в отчаянии — значит отринуть надежду. Захотев умереть, ты принял решение, которое затрагивало других людей, другие жизни, тесно связанные с тобой. Ты разрушил смысл своей жизни и тех, других, что должны были строиться вокруг тебя, из тебя. Жалеешь ли ты об этом, Жереми? И как сильно ты об этом жалеешь?»
Свет как будто стал ближе. Или это он приближался к нему?
Появился Симон, подошел. Жереми показалось, что он соскальзывает вниз в замедленном темпе. Сын склонился над отцом и поцеловал его в лоб.
Перед глазами Жереми все расплывалось. Голос сына долетал до него, словно сквозь вату, и он не видел, как шевелятся его губы.
«Мне тебя не хватало, папа. Твое отсутствие заполонило мою жизнь, видно, я слишком сильно хотел тебя забыть. В моем детстве ты был чудовищем, притаившимся в сумраке кошмаров. Мы запретили себе произносить твое имя, из страха, что ты вдруг появишься. И все же иногда мне хотелось увидеть тебя глазами любви, таким, каким ты показался мне однажды, окутав мое сердце волной тепла. Но действительность нахлынула беспощадным приливом, отбросив мои мечты на острые края моей раненой души.
Когда я вновь обрел тебя, было слишком поздно писать историю. Лишь поставить точку, завершить абзац последней фразой, которая наполнила бы смыслом эти годы ожидания.
Я знал тебя всего несколько часов. Но они были так богаты… Достаточно, чтобы оставить мне сожаление обо всех этих годах, прошедших в ненависти к тебе и надежде.
Мне так тебя не хватало».
Потом Симон исчез, и вошел Тома.
Он остановился в нескольких метрах от Жереми.
«Какая ирония! Только на смертном одре твое лицо выражает наконец немного человечности. Ты — мистификатор, вор. Ты лишил меня беззаботности и украл мое детство, иссушив источник моих грез. Кошмары освещали мои ночи своим грязным светом. Я боялся сделать шаг, чтобы не увидеть рядом тебя, готового уничтожить мою мать и разрушить наши надежды на лучшее будущее, на будущее без тебя.
Там, где ты теперь, человек ценен лишь тем, что он оставил после себя: любовь, ненависть, добродетели, пороки, величие, низость… В час суда горе и молитвы становятся его защитительной речью.
Я принимаю твое наследство и приобщаю его к делу.
Я — свидетель обвинения».
Жереми не хотел видеть этих лиц, не хотел слышать этих голосов. Они были сущей пыткой.
Его душа искала выхода, стремясь к покою. Отделиться от тела? Устремиться к этому свету? Найти утешение в этом источнике тепла?
Но появились его родители. Отец держал на руках маленькую девочку, лица которой Жереми не было видно. Он устремил на сына холодный взгляд.