Кони отерпелись, воды не боятся, сами лезут лезом в речку, да больно широко разлилась, подпирает с устья Васюган, ни в какую нам тут не переправиться.
— В вершину к мельнице надо гнать, — говорит Кузьма. — Хошь не хошь, ветрена зарази, крюку делать, там берега круче и речка, должно быть, пока в русле. А может, наши мужики еще и плотину не сняли.
Половины не проехали, слыхать стало стук, где-то близко топором тюкают — есть, выходит, кто-то на мельнице… Погоняем коней, а все неподатно, сырая земля под копытами проступается, лошади тяжело несут. Выехали на прямой плес — мельница на виду, вешняки с плотины убраны, Минька с Афоней последние мостки сымают, только две слеги еще лежат.
— Обождите, земляки, — кричу. — Дайте домой вернуться…
Хочу громко, а у самого горло перехватило.
Афоня чуть топор в воду не упустил — откель кавалерия? Колхозных коней поначалу признал, после уж нас с Кузьмой.
Схватились было обратно плахи настилать, да Кузьма машет — не надо, тащите, мол, две жерди подлинней, будем с обеих сторон заместо перил держать, а наши кони теперь и по слегам пройдут. Приволокли жердины, с одного конца мы с Кузьмой взялись, с другого Афоня с Минькой, кони по слегам, как овечки, только стукоток от копыт. В другую пору поводья пооборвал бы, а тут и понукать не пришлось.
Мужики к нам с расспросами — как да че, да куда Никанор подевался? Живой, мол, Никанор, пути наши только разошлись, лучше вы обскажите, как дома? Да, ниче, мол, дома, назавтра в поле выезжать собираемся, вас уже ден десять, как ждать отчаялись, мыслимо ли в эдаку пору…
Хотели нас чаем поить, да какой чай, когда до дому рукой подать! Последний перегон… Не видя, тайгой проскочили, засветлела за деревьями елань. Выехали на озимь — мечутся в глазах зеленя, до чего же радостно сердцу от своего поля… За озимью — зябь, как вороново крыло парит над землей, струится тепло, ровно от распаренного мужика, который с банного полка в предбанок на лавочку отдышаться вышел. Кружит голову земным воспарением, а может, усталость вконец одолела? Кони чуют дом, идут ходче, близким дымком наносит, гудит под копытами земля. Своя, колхозная…
Одежонка на нас в скольких местах прожжена, обувка худая, сами заветрили, бородами обросли, лишь глаза да зубы знатко. Не токмо мужики, родные бабы не признают…
Растянулись кони гуськом, Кузьма позади Карюху нахлестывает, сам песню затянул, не пойму какую — ветром слова относит.
— Слышь, Степаныч, — кричу, — приехали на прииски!
Закашлялся Кузьма, машет рукой, погоняй, мол, шибче, дом близко.