Музыка оборвалась так же нечаянно, как и началась. Она еще жила, потухающей струной трепетала в воздухе, когда новый звук, настойчивый и неприятный, перебил ее. Шаги, гулкие шаги по коридору, железный скрип чьей-то чужой двери, слова — не разобрать, сухие, словно треск сучьев, и снова шаги, теперь уже дальше, дальше… И вдруг — хлесткий, как удар бича, выстрел, смерчем взорвавший пустоту коридоров.
Николай Иванович вздрогнул. Мелкая серебристая пыль оседала с потолка, в нахлынувшей тишине он явственно ощутил стук собственного сердца. «Но это же невозможно! — пробормотал он, стирая со лба холодный пот. — Смертная казнь отменена!» Или все-таки нет? — усомнился в нем кто-то другой.
В изнеможении опустился он на единственный приткнутый к стене табурет. Что же делать? Покаяться? Рассказать все как есть? Но как же Алик? И Ганс, и все остальные? А где они? Их же нет, нет… Они уже где-то далеко-далеко. Ясно же было сказано: «Одного поймали». Одного! Так что никому он не навредит, никого не выдаст, раз все разбежались. А может, и недалеко? Может, затаились рядом и ждут? На них объявят охоту. А они и понятия не имеют, что врагам уже все известно, что осталось лишь взять след. Но их и так ищут. Что нового может он о них рассказать? Как вместе сидели за столом, пили водку, закусывали? Да он и фамилий-то их не знает, он даже толком не запомнил их лиц! И потом, разве он брал на себя ответственность за них? Если и брал, так только за Альку. Как он тогда спросил: «Надеюсь, все останется между нами?» Но про Альку известно и так, про него они уже все знают. А другие? Кто они? Алькины друзья — не его. Конечно, в определенном смысле это предательство. Или, сказать мягче, — некрасивый поступок. Но почему страдать должен именно он? Почему, не спросив, они подставили его под удар? Сами-то, небось, на свободе! С какой стати он должен за всех отдуваться?
Бледные листы бумаги, что оставил следователь, и притягивали, и отталкивали одновременно. Всего несколько слов — и он на свободе. Лишь несколько слов, совсем немного. И с чего это Алик решил, что война объявлена всем? Кто дал ему право решать? Лично он, Николай Иванович, так не думает. Конечно же королевство не без изъяна, но не до такой же степени! А этот «вечный бой, покой нам только снится» — это все игры, их игры. Так пусть и играют сами с собой, коли до сей поры не наигрались. Сами с собой. А он устал. Устал. У него совсем другие интересы и другая жизнь — своя жизнь. Пусть оставят его в покое. Жаль, что все так нелепо сложилось, что им так и не удалось договорить. Тогда не удалось. Не удалось быть вместе, как хотелось. Когда-то хотелось. Давно. Не случилось. А этот спецназ…. Или это был не спецназ? Ведь спецназ не носит повязок, а у них повязки. И у Алика с Женькой повязки. И у него, у него теперь тоже повязка. И он тоже с ними. Они все вместе. Всегда вместе. И это хорошо — вместе. Потому что сейчас будет музыка. Их музыка. И негры. Странно…. Разве негры поют по-русски? А почему бы и нет? Почему бы им всем не петь по-русски? Нынче весь мир поет по-русски. И что-то знакомое, где-то слышал, не вспомнить: «В парке Чаир голубеют фиалки, снега белее черешен цветы…». А как здорово! Только негры так могут! Нет, не зря они катили в Москву, а? И Алька кивнул — не зря! И Женька тоже смеется. А этот толстый на контрабасе… Кто б мог подумать, что у него такой фальцет? «Помню разлуку так неясно и зыбко, в ночь голубую вдаль ушли корабли». А тот, на ударных, — кто он? Он ведь не негр? И почему в шляпе? Почему подошел, улыбнулся? Разве они знакомы? Взял листы и разорвал их. Просто разорвал и все. И что-то кольнуло: отец? Неужели?! «Отец!» А тот приложил палец к губам и растаял в стене.