Их было трое — Кафуцци, Леонардс и Маршалл. Каждый из них для виду упирался, якобы не желая идти впереди друзей. Поскольку их споры не прекращались, я посоветовал им вытянуть жребий. Выиграл Маршалл. Он с хохотом ударил кулаком по сигналу «от службы освобожден» и направился в кабину экипажной девицы.
Через пять минут он вернулся, пока я продолжал стряхивать с Кафуцци и Леонардса блох, пытаясь умерить их нетерпение. Через час мы вступали в зону сложного перехода, и они были на взводе.
— А вот и Маршалл, — вдруг сказал Кафуцци.
— Старина Маршалл, чистый пулемет, — хохотнул Леонардс.
Я повернулся к нему.
— Вы что спешите на поезд?
Он стыдливо улыбнулся.
— Сожалею, но я не смог даже подойти к ней. Она сказала, что не в силах заниматься эдакими пустячками сегодня вечером из-за приступа космической лихорадки.
Я должен был похолодеть, услышав эти слова. Но поскольку в глубине души я отрицал возможность крупных неприятностей, совершив ошибку в оценке кандидатки, и не желая к тому же тревожить людей, то сказал:
— Пошлю к ней врача. Нас вряд ли устроит, если она заболеет.
Полчаса спустя, когда я работал в своей каюте над психокартами экипажа, загудел интерфон. Я включил тумблер. На связи был Толбертсон, наш целитель.
— Харп, я только что осмотрел вашу экипажную девицу.
— Как она себя чувствует? Надеюсь, лучше.
— Харпер, у нее космическая лихорадка совершенно новой формы, то есть без всяких симптомов. Диагнограмма абсолютно пуста. Ни лихорадки, ни избытка белых телец, ни глазного расстройства, совсем ничего. Кое-какие нарушения на уровне нейронов, но такие у нас постоянно. Машина заявляет, что она в отличной форме. А девица утверждает, что больна. Итак?
Я едва смог выдавить:
— Берт, быть может, у нее что-нибудь необычное? Сделай еще одну диагнограмму.
— Может лучше тебе приставить новый котелок, — сухо возразил Толбертсон. — Девица — симулянтка. Она просто-напросто косит, а против этого у меня лекарств нет. Это твоя протеже, Харп. Лучше будет, если ты навестишь ее.
Он отключился. Я позвонил на камбуз и попросил кока до нового приказа сыпать в пищу побольше антистимуляторов. Он усмехнулся:
— Пока Ева не поправится, док?
— Ага, пока она не почувствует себя лучше.
Я отпустил клавишу видеофона и поглядел в зеркало каюты. У меня лицо никогда не отличалось красотой, но сейчас оно меня испугало. Оно оплыло и посерело. И в глазах светился ужас. Я решил было проглотить одну из своих пилюль, но сдержался. И отправился в гости к Еве.
Когда я вошел, она лежала на краю просторной постели. Она даже не встала, буркнула: «Входите», — но позы не изменила. Я включил свет. Она обернулась и поглядела на меня. Не надо быть психологом, чтобы понять, она ревела. Хотя экипажные девицы реветь не должны. Они должны быть веселыми компаньонками в постельных играх двадцать четыре часа в сутки. Кровь в моих жилах вскипела.