— А пчела, а муравей?
— Сказала тоже, муравей! Муравей — глупая букашка, ему все едино. Сыт и ладно. Где это видано, ты скажи мне, где это видано, что эдак люди живут? Равенство! Когда двух одинаковых листьев не встретишь на дереве.
— Не Аннычева же это выдумка, — про это у Ленина прописано, — ответила она и, не оглядываясь, пошла по тропе.
От мельницы, перекликаясь, сминая хвощ в тропы, брели мужики. Ноги их по колена уходили в трясину.
Агроном в яловочных сапогах с высокими голенищами шел впереди. [Яловочный — изготовленный из шкуры коровы старше полутора лет.] Ежеминутно останавливаясь, он показывал мужикам место и направление водяного оката. [Окат — склон.]
Анныч идет ему навстречу с веревкой на плече, у него серые от грязи до колен ноги и коричневый выем голой груди. Вертят цигарки. Жидкие пряди седин смазаны у Анныча жирным потом. Оба стоят, как столбы. Дымят.
— Которую канаву зачали?
— Вторую. Мелиорация, черт возьми мои калоши! Сколько мокроты на белом свете!
Затягиваются крепко, привольно дышат, глядят оба на горизонт, — а на горизонте, как на околице, светло и просторно.
— Топь — извечный враг трудящегося. От нее одна только малярия...
Жемчужный полог неба чист. На берегу лениво шепчутся топыристый хвощ и тростник. Головки палочника возвышаются над ними, как чертовы пальцы. Река уже значительно иссякла, и черная жижа с болота вольно течет по взрытым канавам в зияющее русло реки.
На костре готовилась похлебка. Поодаль виднелись сельчане, окружившие агронома.
Марья стала спиной к пламени. Здоровяк-агроном, попыхивая папиросой, говорил, точно читал:
— В литературе подобное болото называют золотым дном. Из него можно черпать материал для увеличения плодородия наших полей, не затрачивая ни копейки денег, ибо для удобрения торфом нужен только труд. А компост на полях действует не хуже, чем навозное удобрение.
— Удивительное дело, — говорили мужики. — И сколько этой материи зря пропадает!
Вернулись работавшие на болоте дядя Петя и Анныч.
Марья рассказала Аннычу свой разговор с мужем.
— Суда не миновать, — сказал Анныч. — Мы вернем твое имущество. Хотя Канашевы и слышать не хотят о разводе. Ждут, одумаешься ты и к ним вернешься.
— Не будет этого, — сказала Марья, — лучше в омут головой.
Санька слушал, и огромная радость зацветала в душе.
Мужики усаживались у костра, готовясь к обеду. Девки уселись в свой круг. Резала хлеб Марья. Санька, поглядев искоса на лицо ее, румяное от труда, на сбившиеся косы, подумал: «Моложе девки стала!» Марья подняла глаза на Саньку. В омуте Марьиных глаз Санька почуял невысказанную отзывчивость.