Женя перестала играть. Она с любопытством смотрела на Сахотина. Теперь меня злила болтовня Германа, которой я так недавно восхищался.
— Ну хватит дурачиться, — сказал я, поднимаясь со стула. — Дайте послушать…
— Ах, пардон! Я вас и не заметил. Оказывается, мы опоздали. Прелестную королеву развлекает разочарованный Пер Гюнт. Какое любвеобильное сердце!
Сахотин вскочил с колен. Последнее время он злился на меня, старался задеть чем-нибудь. Никак не мог простить пренебрежительного отношения к себе и разоблачений, сделанных Маевским.
Я подошел к нему вплотную:
— Замолчи!
— О, вы невежливы, мой Пер Гюнт. Я не знал, что вы уже забыли свою златокудрую Сольвейг и присягнули на верность другой. Ах, сердце, сердце! Как недавно это было. Бедная Сольвейг!
Сахотин явно издевался надо мной. Он говорил громко, так, чтобы весь разговор слышала Женя.
— Замолчи, а не то… — прошипел я, сжимая кулаки.
— А не то что? Убьете или выкинете за борт? — кривлялся Герман.
Женя подошла к нам:
— О чем это вы, мальчики? Не ссорьтесь. Познакомимся. Меня зовут Женя.
Сахотин пожал ей руку.
— Видите, какой сердитый ваш Пер Гюнт. Не разрешил даже пошутить. Надежный защитник.
— Почему вы называете Игоря Пер Гюнтом? Он совсем не похож на него.
— О, это печальная история. Игорь ее сам вам расскажет. Не правда ли? — повернулся ко мне Сахотин.
Я ничего ему не ответил. Настроение испортилось. Женя еще поиграла на рояле, но больше не пела. Скоро она собралась домой. Я пошел ее проводить. Шли молча. Чувствовалось, что между нами возникла какая-то натянутость.
— Свинья этот Сахотин. Правда? — наконец проговорил я, надеясь в душе, что Герман произвел отвратительное впечатление.
— Почему свинья? — с вызовом в голосе отозвалась Женя. — Веселый, остроумный. Здорово он тебя разыграл. А кто это Сольвейг? Твоя знакомая? Ее так зовут?
— Бывшая. Я ее не видел уже несколько месяцев. Раззнакомились навсегда.
— Почему же?
— Это длинная история, Женя. Я ее очень любил… эту девочку.
— А она?
— Она… нет.
— Ты и теперь ее любишь?
— Не знаю. Нет, наверное.
— Ну да! Что-то не верится.
— Правда. Рассказать тебе, как все было?
— Если хочешь…
Мы поднялись на бульвар. Внизу лежал залитый электрическим светом порт. Слышался отдаленный грохот лебедок. Таинственно проплывали в черноте гавани зеленые и красные огоньки портовых буксиров. Пахло ночной фиалкой. Смеялись девушки. Мимо медленно лился поток гуляющих. Мы выбрали дальнюю скамейку. Сели рядом, и я рассказал Жене все. Про Юльку, про свои чувства, про Костю Лютова, про обиды… Мне хотелось говорить. Я волновался. Никому — ни маме, ни Ромке — не сумел бы я рассказать всю историю так, как рассказал ее Жене. Ведь она была девочкой-сверстницей и лучше других могла понять все, что я пережил, думал, чувствовал. Она не перебивала меня. Когда я замолчал, Женя сказала: