Микешин стискивал зубы, сжимал кулаки и готов был броситься на проволоку, рвать ее голыми руками и душить часовых. Самые нелепые и безумные планы рождались у него в голове…
К нему подходил Чумаков и садился рядом. Некоторое время они сидели молча, думая об одном и том же. Потом Игорь жарким шепотом начинал делиться с Чумаковым своими планами и сердился, спорил, когда замполит называл их нереальными.
Чумаков обнимал Микешина за плечи и убеждал:
— Игорь, подожди. Все в свое время. Надо разобраться в обстановке. Бежать? А команда? Мы же ответственны за людей. Пока есть экипаж, мы не должны разваливать его. Подожди. Может быть, нас еще обменяют…
Игорь вынужден был с ним соглашаться. В эти дни он особенно остро почувствовал, как близки ему Чумаков и Дрозд. Вечера они проводили вместе. Микешин задавал один и тот же вопрос: что происходит? Но ни Дрозд, ни Чумаков на этот вопрос ответить не могли. Они хмурились, пытались дать какие-то объяснения происходящему, но сами не верили тому, что говорили.
Это неведение, непонимание происходящего было мучительно. Ни голод, ни сознание того, что они находятся в фашистском застенке, ни тревога за близких не были так тяжелы, как это неведение.
После отбоя моряков загоняли в бараки и часовые становились у закрытых дверей. Свет зажигать запрещалось под угрозой немедленного расстрела. Моряки лежали на койках. Спать не хотелось.
В эти долгие часы вновь и вновь перед Микешиным возникали картины недалекого и такого недостижимого прошлого: Родина. Все у Игоря было от нее, все было связано с ней. Первый выход на мостик, на первую самостоятельную вахту… верный друг Ромка… родная Дворцовая площадь, Невский, Кировские острова… радостный, до боли теперь радостный Первомай и первая любовь, Женя, семья…
Игорь не любил, когда о Родине говорил Уськов. Для Игоря она жила не в словах, а где-то глубже, сокровеннее. Она, может быть, даже была незаметна, но необходима, неизбежна, как следующий вздох… Родина..»
И все это у него отняли. Все это хотят разграбить, пустить по ветру молодчики с усиками и челками «под фюрера»…
Как он их ненавидел! Он душил бы их собственными руками… Игорь разглядывал в темноте руки. Там, на фронте, они бы пригодились…
Нервное состояние не покидало всех. Моряки разговаривали вполголоса. И вдруг совсем рядом начинали выть сирены. Воздушная тревога! Отвратительный звук сирен воспринимался как музыка. Сейчас дадут проклятым гитлеровцам! Моряки вскакивали с коек и, шлепая босыми ногами, бросались к окну, вставали на скамейки, столы, лишь бы видеть кусочек темного неба.