— Проклятье! — Дин попытался еще раз.
Последний Калуза продолжал читать заклинания и танцевать. Джонатан Гомез шепнул Дину на ухо:
— Ярость без страсти ничего не значит. Повсюду лишь гнев.
Последовав совету Гомеза, Дин собрал страсть Мэла Фишера к поиску сокровищ, страсть Бонни к игре на гитаре, страсть Джонатана к поэзии, страсть Хэмингуэя к любви и снова ударил. Хотя внешне Последний Калуза продолжил танцевать, он запнулся и физически, и в словах. Закатное небо прорезала молния, тучи собрались словно из ниоткуда.
«Боже, это что, действительно был танец дождя?»
Подняв руки к темнеющему небу, Последний Калуза взревел:
— Началось!
— Черта с два.
Дин пустил в ход защиту Трумэна, желавшего уберечь свой народ; Хэмингуэя, который хотел спасать солдат, работая шофером для Красного Креста; капитана Нейлора, который всегда пропускал вперед свою команду; свое желание спасти Сэма и возвел над стройплощадкой собственный защитный барьер. Над морем прокатился гром, и молния угодила прямиком в барьер, но тот выстоял. Последний Калуза повернул к Дину лицо, прикрытое устрашающей маской, и сказал:
— Ты не помешаешь нашей мести!
— А вот увидишь! — Дин собрал страсть вместе с жаждой сражаться и защищать и запустил получившийся шар в Последнего Калуза.
Ударом того снесло со стройплощадки, и Дин шагнул к нему, подстегнутый уверенностью Трумэна, что одной бомбы недостаточно, убежденностью солдата, что нужно увериться в полном и окончательном разгроме врага, собственным опытом, говорившим, что всегда надо убедиться, что монстр окончательно мертв — и всё это заставило его идти за призраком. Гром и молнии разошлись вовсю, хлынул ливень. Дин не чувствовал струй дождя, но ощущал силу грозы, видел, как невероятный даже для Флориды дождь лупит по тротуару и взбивает грязь. Гроза ударила так неожиданно, что Дин на долю секунды замешкался — и на него обрушилась боль.
Дину часто бывало больно: его швыряли в воздух, сбивали с ног, в него стреляли, его резали и кололи, он был не понаслышке знаком с действием электричества, его пинали, били ногами, пробивали его спиной столько дверей, что невозможно подсчитать, он сидел в машине, которую снесла фура… Если собрать всю эту боль, получился бы лишь отголосок того, что Дин испытывал сейчас. Побочный эффект от способности чувствовать всё состоит в том, что ты действительно чувствуешь всё. Восприимчивость возросла до невероятных высот, а боль — до агонии. И всё-таки Дин продолжал держать защитный барьер. Пусть он умрет (чего там, он итак мертвый), но этот сукин сын не заберет Сэма. Боль усилилась вместе с ливнем: длинные потоки дождевой воды начали оставлять вмятины на крышах полицейских автомобилей (но не Импалы, как смутно, но с гордостью отметил Дин).