А если кто спросит вдруг, почему была осада кремля, так отвечать, что ничего такого не было, никакой осады, да и кто мог осаждать – мужики? Но слыханное ли дело, чтобы мужики осаждали? А ворота потому сторожат, что такое это дело обычное, городское, чтобы сторожа стояли при воротах. Когда послам точно указывается, что говорить, а чего не говорить, историкам сразу ясно, что события развивались ровно наоборот. Впрочем, и западным странам было тоже понятно, что послы не говорят правды.
Расправа с Шуйскими была кровавой, слова об измене добывались под пытками. Царь Федор, который доверял Борису, даже и не подозревал, что делается его именем в его стране. Борису удалось представить ему дела так, что виновниками распри получались митрополит Дионисий и Варлаам, царь с легкостью согласился заточить их в новгородских монастырях, а митрополитом был назначен Иов, верный союзник Бориса. После такой победы над соперниками желающих обвинять Бориса или устранять его от управления страной больше не осталось. Годунов прочно занял высшую должность при царе – он именовался конюшим и главным вельможным боярином, наместником Казанского и Астраханского царства. Иноземные послы знали точно, что по всем государственным делам следует обращаться не к царю, а к его шурину. Иными словами, фактически при Федоре страной управлял Борис, хотя он и не назывался царем.
Летописец, рассказывая о печальной судьбе Бориса, говорил о нем такими словами:
«…Он цвел благолепием, видом и умом всех людей превзошел; муж чудный и сладкоречивый, много устроил он в Русском государстве достохвальных вещей, ненавидел мздоимство, старался искоренять разбои, воровства, корчемства, но не мог искоренить; был он светло душен и милостив и нищелюбив; но в военном деле был неискусен. Цвел он, как финик, листвием добродетели, и если бы терн завистной злобы не помрачал цвета его добродетели, то мог бы древним царям уподобиться. От клеветников изветы на невинных в ярости суетно принимал и поэтому навел на себя негодование чиноначальников всей Русской земли: отсюда много напастных зол на него восстали и доброцветущую царства его красоту внезапно низложили».
Но это случилось позже: пока Федор был жив, Борис был спокоен за свое будущее.
Забавно, но слабоумие московского государя не помешало, тем не менее, выставить его от Московии претендентом на польский престол. И даже были желающие и в Польше, и в Литве видеть на своем престоле московита, а не шведа. Но посольство не могло ни заплатить денег, которые ждали польские паны, ни обещать соблюдения свобод, что в Польше с Литвой, что и по ту сторону границы, ни показать хотя бы этого будущего короля, а когда зашел вопрос о перемене веры Федором с православной на латинскую, вопрос тут же совсем разладился. На польский трон взошел Сигизмунд, с надеждой присоединения Литвы было покончено. Для Литвы, вероятно, к ее огромному счастью.